Легенда

– А ты веришь в это? – его голос звучит едва слышно.

– Да.

– Но тогда получается, что ты ждешь зря. Если бы дядя был жив, не было бы и знаков от него, которые ты так ждешь, – и снова испытующий взгляд. Сын обнаружил противоречие – и будет в нем разбираться, пока не докопается до сути. Порой его умозаключения способны поставить в тупик даже взрослых и причинить боль своей жестокой правотой. Я чувствую себя беспомощным перед его логикой.

Мы как-то поспорили с братом на эту же тему. И он сказал, что если его душа будет жива, то он попытается найти способ утешить тех, кто остался. Подать знак, что все в порядке.

Неужели все эти годы я заблуждался? Неужели его действительно больше нет?

Мне не хочется терять веру. Это слишком смахивает на предательство. Я единственный, кто продолжает ждать. И не вправе покинуть свой пост. Но мне нужно что-то ответить сыну.

– Я верю, что однажды он вернется. Так бывает, когда кого-то очень сильно любишь. Я тоскую по нему. Каждый день думаю о нем, – мой голос срывается, делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, – Знаю, это неразумно. Но он был моим самым близким человеком, другом и братом. Может, я до сих пор не простил себя, поэтому и цепляюсь за эту веру, как за спасательный круг, чтобы унять муки совести. Я был старше, я должен был удержать его, помочь, остановить, уберечь. Он бы послушался. Но я пустил все на самотек. Переложил свои обязанности на Августа, а он не справился. Я слишком увлекся своей жизнью, с головой окунулся в счастье, а он молча позволил мне это. Отступил, чтобы не мешать. Впрочем, он делал так всегда. Уходил, когда видел, что в нем больше не нуждаются. И возвращался, когда вновь мог понадобиться, – я спохватываюсь, украдкой смахиваю слезы, и вновь поворачиваюсь к сыну. Его глаза широко раскрыты. Что в них? Удивление? Страх? Жалость? Этот мальчик – загадка. Я не всегда понимаю, что творится в его голове.

Но он вдруг тянется ко мне и обнимает. Словно это он взрослый, а я – маленький ребенок, нуждающийся в утешении. Мы сидим так некоторое время, потом он размыкает свои тонкие руки и как ни в чем не бывало осведомляется:

– Может, выпьем чаю? Наверное, придется кипятить воду в третий раз.

И уже выходя из комнаты, оборачивается:

– Знаешь, я теперь тоже верю, что он вернется.

Алек

Иногда меня накрывает. Я перестаю контролировать свои мысли и медленно погружаюсь в знакомую бездну.

Мы вернулись в деревню. Айзек, как и опасался Август, решил в очередной раз исчезнуть, Костя последовал за ним. Но меня это уже не волновало. Все эти месяцы прошли как в тумане, я гнался за призраком и никак не мог его настичь. Не знаю, когда именно случился переломный момент – но меня отпустило. Август, когда я сообщил об этом, тоже успокоился. Жизнь начала налаживаться. Первые недели пролетели незаметно – короткое северное лето заставляет мобилизоваться, нужно многое успеть. Суровая зима требует серьезной подготовки, иначе просто не выжить. Когда с утра до вечера ты занят физическим трудом, голова отдыхает. За это я и уважаю тяжелую работу, она позволяет отвлечься от гнетущих мыслей. И боль в плече тоже отступила, то ли я перестал ее замечать, то ли привык к ее постоянному присутствию.

Но так не могло долго продолжаться. Все было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

Эйфория сошла на нет, и мои преследователи вновь заявили о себе. Их темные размытые силуэты вначале мелькали на приличном расстоянии, медленно подбираясь все ближе и ближе. День за днем они подкрадывались, пока я не почувствовал их горячее зловонное дыхание.

Впрочем, сам виноват. Забыл о том, что произошло прошлой осенью. Почувствовал себя неуязвимым, встретившись с ними лицом к лицу и одержав верх. Ошибся, когда принял победу в одной-единственной битве за окончательную и безоговорочную.

Поделом мне.

И теперь я сижу в своей комнате, в полутьме летней ночи, пытаясь не утонуть в потоке мыслей.

Охотник, почуяв, что со мной творится неладное, забился в логово. Ему не нравится боль, которую я испытываю. Он не понимает ее, не знает, как с ней справиться, поэтому прячется.

Как и я.

Август уехал на другой конец заказника, Денис вернулся на пару недель в столицу, навестить родных. Я совершенно один.

Оказывается, я отвык быть один. Раньше мне нравилось одиночество, а сейчас оно воспринимается совершенно по-другому.

Тревожно. Слишком тихо.

Тут-то мои преследователи и накинулись. Я оказался без защиты – людей, благодаря которым держался на плаву.

Сижу на полу, прислонившись к стене, напротив – старинное зеркало, совершенно мутное. И кажется, что темных силуэтов за спиной с каждым часом становится больше. Это пугает. Не знаю, как избавиться от наваждения, хотя понимаю, что в реальности ничего подобного не происходит.

Темная бездна под ногами жадно распахивает пасть. А я покорно делаю шаг вперед.

Так нельзя – кричит моя рациональная половина.

Остановись!

Но уже не могу. Доводы рассудка сейчас бессильны. Я переступил эту грань.

Медленно смеркается. Гаснет последний луч. В окна вливаются серые сумерки. Но я ничего этого не замечаю. Завороженно всматриваюсь в темноту, которая и манит, и пугает.

Не стоило настолько сильно привязываться к людям. Я ведь знал, что это ошибка. Рано или поздно они уходят, а ты остаешься – опустошенный и разбитый. Не стоило слишком полагаться на их помощь. Я был один, и справлялся со всем сам. Был вынужден, чтобы выжить. А сейчас меня окружают те, кто готов всегда подставить плечо. Я переложил на них часть своей ноши, и теперь жалею об этом. Я утратил уверенность в своих силах. Стал слабее.

Подтягиваю ноги и обнимаю колени. Становится прохладно. Но я не могу пересесть на кровать. Не могу подняться и взять одеяло. Понимаю, что это звучит и выглядит глупо, но не могу иначе. У меня просто кончились силы.

В голове стучит мысль: что происходит? Вопрос не нуждается в ответе. Всматриваюсь в свое отражение, но его не разглядеть. Поверхность стекла подернута мутной патиной, кое-где амальгама облупилась. Где Август нашел эту рухлядь? И зачем я согласился поставить его в своей комнате? Простая деревянная рама с небольшими резными деталями, окрашенная в черный цвет. В памяти всплывают строгие лики неизвестных, которые глядели со стены в доме старика Захара. Он тоже был любителем старины. Довольно бессмысленное занятие, как по мне. Иногда я вижу тот дом во сне. И каждый раз ловлю осуждающие взгляды со старых фотографий. Они словно говорят: зачем ты предал нас огню? Что мы тебе сделали? Старик что-то видел в них – но он был художником, видеть было его профессией. Ему нравилось придумывать истории про этих людей.

Но я сжег их. И сами портреты, и его истории. Не сгорела только боль утраты.

Почему бесполезные вещи должны продолжать быть, а человек, который собрал их, вдохнул в них жизнь, нет?

Бездна засасывает все глубже.

Мне уже не различить отражения. Я ничего не вижу. Натягиваю капюшон, опускаю голову. Позорно капитулирую. Мне стыдно из-за собственной слабости, но ничего не могу поделать. Это сильнее меня, сильнее всех разумных доводов, которые я вчерашний мог бы привести себе сегодняшнему. Во мне снова что-то сломалось, и все пошло наперекосяк. Хочется кричать, просить о помощи, но что-то заставляет меня молчать; мог бы встать, взять необходимое и уйти в дом на окраине, к брату, но не двигаюсь с места. Я оцепенел. Тишина пугает.

Раньше я бы разнес зеркало на осколки. Подобрал что-то с пола и швырнул в собственное лицо. Или просто бил бы кулаком, вымещая ярость.

Но теперь этого не происходит. Я почти научился принимать себя, смирился с тем парнем, чей взгляд вижу каждый раз, проходя мимо зеркал. Я ему киваю, как старому знакомому, иногда могу осторожно улыбнуться. Кажется, я так долго не улыбался, что почти разучился это делать. Лицо – словно маска. И приходится прилагать усилия, чтобы уголки губ приподнялись. Надеялся, что со временем эта способность вернется. Ведь все-таки в моей жизни произошли перемены к лучшему. Я больше не один. Во всяком случае, так было до сегодняшнего дня.