Легенда

– Что, совсем отбился от рук? Передай ему, что летом вернется строгая тетка и всерьез возьмется за его перевоспитание, – Лиана смеется.

– Строгая, как же, – я скептически ухмыляюсь, – В новогодние каникулы, помнится, кое-кто едва не попал впросак из-за этого мелкого хулигана.

– Это был единичный случай! И вообще, это нечестно! Он же твой сын, вот сам им и занимайся, а я всего лишь студентка, с меня и спрос меньше, – сестренка притворно возмущается, но потом вдруг снова становится серьезной, – Сколько ты там уже ждешь?

Я оторвал трубку от уха, взглянул на экран:

– Почти два часа.

– Замерз, наверное… – протягивает она.

– Сегодня тепло.

– Ну да, минус двадцать пять – это, конечно, теплынь. Иди в дом, прошу тебя. Если он решит вновь подать знак, он сделает это так, чтобы ты точно заметил.

– Я должен дождаться, понимаешь? Показать ему, что буду ждать его до последнего. Если я уйду, это будет выглядеть как предательство. Представь его разочарование, когда он после долгих колебаний решится выглянуть из своего логова, а меня нет. Единственного человека, на которого он рассчитывал.

– Но ты ведь не можешь стоять там целый день! – вполне резонно возражает сестренка, но я упрямо гну свою линию:

– Не хочу пропустить его знак. Я боюсь его пропустить. Вдруг отвернусь, отвлекусь, зайду в дом на несколько минут погреться, и именно в этот момент он и появится? Нет, не могу, – я даже качаю головой для пущей убедительности, хотя Лиана меня не видит.

– Ты ведь понимаешь, что знака может и не быть, – совсем тихо, почти шепотом, произносит она.

– Он будет! Он всегда появлялся в этот день!

– Потому что его тоже давно нет…

– Нет! – я не осознаю, что почти кричу.

– Эти знаки, этот остров, все говорит о том, что он ушел еще тогда, десять лет назад…

– Я не верю в это!

– Ты убедил себя в том, что он еще жив…

Мне хочется отшвырнуть телефон, лишь бы не слышать этих слов. Внутри нарастают горечь и обида – я снова один, один в своей слепой вере, в своей отчаянной надежде.

– Ты не можешь так говорить! Ты ведь тоже ждешь его возвращения!

– Да, жду! Но знаю, что этого не будет. А ты продолжаешь жить иллюзиями! Хватит уже обманываться! И обманывать других! – Лиана уже не сдерживается и начинает рыдать, – Посмотри на своего сына, приглядись к нему, это же он! Он уже рядом с тобой, чего ты еще хочешь!

– Ты не понимаешь, – я решительно прерываю разговор. Подумав немного, отключаю телефон, потому что сестренка в своей настойчивости будет снова и снова набирать мой номер. Она такая же упрямая, как брат.

Пока мы кричали друг на друга, сгустились сумерки. Я почти не различаю, что происходит на другом берегу. Вижу лишь сплошную стену леса. Лиственницы тянутся к стремительно темнеющему небу, одна за другой зажигаются первые звезды. Я ежусь от холода, нерешительно топчусь на месте – вряд ли удастся что-то разглядеть в таких условиях. Лиана права, больно это признавать. Я медленно бреду в сторону дома. В окне едва виднеется слабый синеватый свет от монитора – сын снова торчит за ноутбуком. В этом он пошел в другого дядю – в Марка. Тот тоже часами стучит по клавиатуре. У них много общего – свои интересы, свой жаргон, которого я не понимаю, свой юмор. Кажется, я единственный, кто не может по-настоящему сблизиться с сыном. Я люблю его, забочусь о нем, готов на все ради его счастья, но он порой относится ко мне как к старому зануде, с легким превосходством и снисходительностью. Покорно выслушает мои нравоучения и поступит по-своему. Иногда кажется, что мы оба старательно исполняем навязанные кем-то роли – строгого отца и непослушного сына. Вроде бы никто не оценивает нашу игру, но мы все равно пытаемся следовать сценарию. Я вижу, куда нас это может привести, но не в силах свернуть с проторенной дорожки. Пройдет всего несколько лет, сын подрастет, и наше противостояние усугубится.

Видел бы сейчас меня брат! Он всегда считал, что я стану образцовым отцом. Но когда появляется собственный ребенок, ты вдруг оказываешься беспомощным. Все твои мудрость, терпение и заботливость странным образом преображаются во что-то совсем другое – ты становишься тревожным, нервным, дерганым.

Я тянусь к двери, но решаю напоследок обернуться – и вдруг замечаю на светлом пространстве озера тень. С такого расстояния не понять, кто именно там стоит, человек или животное. Первый порыв – кинуться туда, на лед, через сугробы, утопая по пояс в снегу. С трудом подавляю это желание и просто смотрю. Тень словно кивает мне, разворачивается и огромным скачками уносится в сторону леса. И мне становится легче. Знак подан.

Наутро, когда рассветет, я пойду туда, на озеро; и, как во все предыдущие годы, не увижу никаких следов. И вновь буду сомневаться – а был ли знак? Не показалось ли? Ведь он всегда появляется в сумерках, и никогда – в скудном свете зимнего дня. Может, я видел лишь то, что хотел? Может, это была игра воображения? Отмахиваюсь от этих мыслей, открываю дверь и перешагиваю порог, отделяющий холод и тепло, свет и тьму, жизнь и смерть.

В печке уютно потрескивает огонь, я грею озябшие руки над плитой и жду, когда чайник закипит снова. Сын почему-то не спешит выходить из своей комнаты, хотя обычно он сразу прибегает. Я решаю заглянуть к нему, проверить, все ли в порядке. Дверь закрыта, стучусь и, не дождавшись ответа, осторожно заглядываю. Странно, что ноутбук выключен. Когда глаза привыкают к темноте, замечаю силуэт сына у окна. Он устроился прямо на столе, сидит, уткнувшись подбородком о колени.

– Эй, что-то случилось? – подхожу, надеясь, что не наступлю по пути на одну из его игрушек, – Ты чего тут затаился?

Хочется его обнять, но он этого не любит. Совсем как брат. Тот тоже в этом отношении был холоден, и мне так и не удалось растопить лед.

– Папа, а куда я денусь, когда умру?

Я невольно вздрагиваю от этого вопроса. Ему же всего восемь! Первая реакция – сказать, что рановато думать о смерти. Оборвать его, перебить, может, даже рассердиться, лишь бы он сменил тему. Но потом меня охватывает чувство вины. Скорее всего, я сам спровоцировал такие мысли, ведь сын с раннего детства слышал рассказы о своем дяде, которого большинство считает погибшим. Что тут можно ответить? Ведь я сам толком не знаю, что там, за гранью. Брат считал, что загробного мира не существует, и говорил, что эта мысль его успокаивает. Он всегда был реалистом. Причем его взгляды на мир порой доходили до цинизма. Он не питал никаких иллюзий на этот счет. Черт, а что же я? Мне отчаянно хочется верить, что души отправляются в какой-то другой мир, переходят на новый уровень. Иначе зачем все это? Брат бы усмехнулся и возразил: «Да низачем. Жизнь не имеет смысла. Смирись». В этом весь он. А я до сих пор не смирился. И никак не могу его отпустить.

Так что же ответить?

Пока я отчаянно пытался подобрать слова, сын заговорил сам:

– Я видел его там, на озере. Ты думаешь, это был он? Он ведь умер! Так все говорят. И если мы его видим, значит, это не конец.

Испытующий взгляд темных глаз, в которых горит то же пламя, что и у брата. Но этот огонь спокойнее, ровнее, тише.

Сыну всего восемь, но он логичен и последователен, в этом ему не откажешь.

– Ответь же!

И умеет быть настойчивым.

– Не знаю. Честно. Я видел столько умирающих, но так и не понял, что происходит в тот момент, когда в них гаснет последняя искра жизни. Рано или поздно мы все раскроем эту тайну. И либо нам уже нечего будет сказать по этому поводу, поскольку от нас ничего не останется, даже частички души, либо… – я присаживаюсь на стол рядом с сыном. Он слушает очень внимательно, не сводя глаз с моего лица, словно пытаясь понять, насколько я искренен.

– Что либо?

– Человечество за свою долгую историю придумало немало ответов на этот вопрос. Но суть одна – душа бессмертна. Смерть просто меняет форму твоего существования, – я ловлю себя на том, что заговорил с ребенком слишком взрослым языком. Но сын все понял.