Страница 80 из 142
Терешка, Терешина Елена Тимофеевна то есть, на уроках говорила: сон в художественном произведении – важный элемент композиции. Поэтому в книжках всегда сны пророческие и в них ключ к пониманию идеи произведения и характера героя.
И еще я читал: во сне человек как бы продолжает анализировать произошедшие и взволновавшие его события прожитого дня и зачастую находит случившемуся правильное объяснение, до которого наяву ни за что не додумался бы. А то вообще гениальное открытие делает, вроде того, как Менделееву приснилась периодическая таблица элементов.
Применительно к приснившемуся мне, то либо связи эти шибко выморочные для моего сознания - индивидуального и неповторимого! - либо на самом деле их просто нет. Потому что приснившееся в сравнении с увиденным в Мирской «Атлантиде» и воспоследующими размышлениями по поводу злосчастной судьбы тамошних роботехников – полная хрень: второй раз во сне я увидел человека, которого в жизни не видел ни разу, Витю-дурачка…
Я тогда совсем мелким был, лет пяти, когда мы с батей с прицелом на ПМЖ на разведку в Мышонку приехали, и прадед Петруня, вечная ему память, повез нас «на скрипучей лошаде» в село Волчье на могилу мамкиной матери, моей бабушки то есть. Поездка эта мне, городскому ребенку, крепко в память врезалась. Еще бы: экзотики полные штаны – телега обыкновенная деревенская без рессор, когда пятой точкой хоть и на ворохе сена, но каждый бугорок на грунтовке конкретно ощущаешь; скорость кэмэ семь-восемь, а больше и сам не захочешь – копчик не выдерживает; переднюю часть обзора лошадиная пятая точка загораживает, маятником по ней туда-сюда хвост хлещет, а иногда из-под него нечто на дорогу валится…
Часа два ехали, все разговоры переразговаривали, и, когда я размяться с телеги соскочил, нечаянно левой ступней в валявшийся на дороге камень влепился и зайчиком от пронзительной боли рядом с телегой запрыгал, у прадеда с языка сорвалось:
- Эх, давно по нашим дорогам Витя-дурачок не хаживал!
Я от удивления (нога, блин, болит нестерпимо, а дедуня не меня, а какого-то Витю-дурачка жалеет!) реветь передумал. Заинтриговал прадед: какой такой Витя, почему дурачок?
Забрался на телегу поближе, потребовал подробного доклада на заинтриговавшую меня тему. Прадед вожжи ослабил, на деревянную ногу намотал, самокрутку с махоркой скрутил и рассказал такую вот историю.
…Не пойми откуда Витя-дурачок в Вахрушинском районе объявился – сутулый мужик-доходяга неопределенного возраста: и тридцать лет ему быть могло, и пятьдесят. После войны и почти до конца шестидесятых в Кировской области инвалидов уйма образовалась – сначала в самом Кирове, потом в районных центрах, а после семьдесят второго они куда-то резко исчезли… Витя исчез годом раньше. Просто исчез. После двадцатилетнего шатания, когда его то там, то сям в вахрушинских деревнях видели. Может, умер, а может и… (У меня, если честно, когда по поводу, куда исчезли инвалиды в огромном количестве и резко после семьдесят второго года в Кировской области и, наверняка, не только в Кировской, фантазия разыгрывается - волосы дыбом.)
По словам прадеда, примечательного в Вите, в общем-то классическом представителе исчезнувшей во второй половине двадцатого века породы городских сумасшедших и деревенских дурачков, - его удивительная (и странновато-страшная) похожесть на Владимира Ильича Ленина на портрете, где он в кепке и с поднятой рукой. По этому поводу прадед, который мало чему удивлялся, заметил обескуражено: «Панимаш, Степашка, на него в деревнях даже собаки не гавкали и ребятишки дразнить опасались!» А я уже гораздо позже подумал: его не из-за на вождя ли похожести ни в сталинские, ни в хрущевские времена не трогали? И именно в брежневские циничные, когда люди привыкли лозунгами поперек своих настоящих мыслей разговаривать, не пришел ли Вите-дурачку никем не замеченный таинственный капец? Вполне возможно, одного ряда явление, как когда батьку-курсанта замполит попросил в ночь глухую в тайне треснувший бюст вождя из Ленинской комнаты в строительном котловане рядом с училищем утопить.
Ненормальность Вити в следующем проявлялась: куда бы ни шел, под ноги вглядывался и едва какой камешек на дороге увидит, палку приставит, по палке – хлоп, и камень – в сторону… Как он до такой специфической шизы дошел – кто его знает, но я сразу себе этого Витю с палочкой в руках представил, а той же ночью после поездки в Волчье он мне первый раз приснился…
Теперь приснился во второй раз.
Будто висю я в позе Данаи на воздусях в метре высоты от земли на прадедовской полянке на берегу Лещихи, в которую Мирская дорога упирается – та самая, где я у Гнобилища типа Человека-Динамо геройствовал, и по ней Витя-дурачок вышагивает, через каждые пять-шесть шагов палочкой сшибая черные артефакты, которые от удара заплесневелыми штозабяками вспучиваются и лопаются в черную труху. Что характерно: труха не пеплом на землю осыпается, как должна бы, а завивается, закручивается смерчиками-воронками двухметровой высоты на сужающихся книзу извивающихся ножках. Очень похоже на поливальные штучки на гибких шлангах, какие я видел в Кирове в парке имени Кирова (пардон за тавтологию). Только из этих не водичка извергалась – воронки на манер ластика работали: где по обозримому пейзажу чиркнут, там черный мазок, а поскольку смерчики еще и туда-сюда вдоль дороги друг за дружкой бегали, быстро вокруг Вити-дурачка привычный мне с этого берега Лещихи вятский пейзаж пустотой замещался.
Когда Витя-дурачок совсем близко ко мне подошел, половины мира перед моими глазами уже не существовало - один гротесковый портрет Ленина в кепке в полный рост на фоне почему-то плоской Черной дыры на месте аннигилировавшего пространства.