Страница 120 из 134
И они были готовы. Сердце Грайс наполнилось огнем, который больно ее опалял. Девочки двигались, как огромные насекомые, резко, прерывисто, под голос Лайзбет и дрожь огня. Они были неопалимы, а Грайс - горела. Она не стала одной из них, и Ноар со всем его протестом - не стал. Не стала Маделин. Они были по другую сторону, и Грайс несла в себе семя погибели этих диких девочек. Они были по другую сторону, и Грайс не верила, что она - умрет. Умрут - они.
Так было и так будет всегда, мир устроен так, и эти девочки, сколько их здесь - тридцать или сорок - умирающие, белые цветы, лилии, оставленные у гроба. Все кончено, все решено для них.
Грайс почувствовала жалость к ним. Ее и Маделин выгнали в центр круга. Трое девочек держали Грайс, которая вряд ли могла и двум дать отпор. Они подвели ее к огню, и Грайс думала о том, как ей жалко этих глупышек, этих сильных, смелых людей, которые умрут совершенно зря. Она улыбнулась одной из девочек и получила болезненный удар между ребер.
Маделин только держали. Она смотрела с любопытством и безо всякой жалости. И Грайс не понимала, почему она не жалеет их - они ведь умрут. Все так просто, их скоро не будет. Для них уже приготовлен серп. И он срежет их, как мама срезала цветы в саду. И они упадут, как цветы падали в мамину корзину, а потом ими украсят дом. Грайс заплакала.
- Страшно? - спросила Лайзбет.
Какие глупости. Грайс не было страшно - совсем-совсем. Она чувствовала огромный, болезненный ком в груди, будто там вращались железные штыри. Это была жалость.
Она была горяча, как огонь, к которому поднесли руки Грайс. Она почувствовала запах паленой плоти прежде боли. Она - богиня для них, они были бы рады ее сжечь, но она нужна им. Они ее только помучают.
Грайс закричала, боль проникла даже в кости вместе с огнем. Ее руки горели, она видела, за золотой завесой огня, как плавится ее кожа, слышала, за его ревом, треск плоти и чувствовала ее запах. Почти не неприятно, можно считать, что здесь готовят жаркое. Слезы лились сами по себе, и крик будто тоже был - сам по себе. Боль не отрезвляла, а пьянила, и Грайс чувствовала, что упадет - прямо сейчас. Но ее держали, и держали еще долго, ничто не заканчивалось.
Грайс думала - у ребенка под ее сердцем еще не бьется его собственное сердце, оно не может остановиться.
И никогда не остановится, такова его природа.
Грайс кричала, громко, отчаянно, и ей было радостно, что Маделин рядом. Но она не ощутила ненависти, горячая жалость жгла ее вместе с огнем. Ее оттолкнули на траву, боль была такой, что все потемнело, даже костер.
Грайс открыла глаза, когда ее пнули, как собаку. Она снова улыбнулась, а потом посмотрела на свои руки. Обугленные, тошнотворно пахнущие кости. Кости и только. Ее руки превратились в кости, она была устроена, как и всякий другой человек. Они не двигались, Грайс даже плечом повести не могла без страшной боли.
Она была бы искалечена, а скорее всего мертва, будь она человеком - полностью. Не будь в ней бога. Грайс посмотрела на Лайзбет. Та подняла ее за шкирку, заставила вскинуть руки.
- Посмотрите!
И они смотрели.
- Она исцеляется.
Грайс не чувствовала этого, боль заглушала все. Но вскинув взгляд, она увидела, как пепел сходит с костей, кости становятся белыми, обрастают плотью, как вены вытягиваются вновь, как кожа покрывает обнаженное мясо. Грайс дрожала от тепла и боли.
- Эта шлюха - ключ к тому, чтобы мы могли выжить. Восславим ее, ибо она подарит не ребенка богу, а жизнь - нам. Она - наша мать, мать Бримстоуна.
Девочки издали животный визг, в котором нельзя было различить их голосов. Они оставались бессловесными.
Маделин сказала:
- Это глупо, Бейтси.
- Ты следующая окажешься в костре.
- Ты считаешь, что можешь вести на смерть девушек просто потому, что тебя чем-то очень обидел Дом Хаоса?
Маделин ударили, но - не сильно. Ее не хотели портить, она должна была достаться Госпоже.
Девочки очень жестокие существа. Нет никого хуже девочек. Девочки мучают, причиняют боль, кусаются и царапаются. Грайс вспомнила, как ее заперли в шкафчике в шестом классе, и она пыталась выйти, а девочки постарше били ногами по железной двери. Они говорили:
- Нравится тебе? Нравится сидеть в темноте? Ты же делаешь это дома?
Они смеялись, как птички. Грайс ненавидела их.
Но сейчас в ней не было никакой ненависти. Наоборот, она любила их. Жестокие девочки, мертвые девочки. Здесь не останется ничего. Грайс вдруг почувствовала то же, что и Маделин - уверенность.
- Скажи что-нибудь ты, - Лайзбет дернула Грайс. Грайс встрепенулась, обвела взглядом ряды одинаковых белых масок.
- Мне так жаль, - сказала она. Глаза у нее опять наполнились слезами. Кто-то засмеялся. Они все-таки были настоящими, и жестоки были, как настоящие.
Лайзбет спросила:
- Чего же тебе жаль?
- Всех здесь. Я жалею, что вы будете мертвы. Это ужасно. Наверное, среди вас есть те, кто не убивал. Они не заслуживают смерти. Но тоже умрут.
- Глупая сука, - сказала Лайзбет. - Тебе не должно быть жаль. Ты ведь умрешь раньше, чем последняя из нас.
Грайс пожала плечами. В руках больше не ощущалось никакой боли. Грайс чувствовала себя свежей, отдохнувшей. Ночь была в самом разгаре, и телу Грайс было хорошо от нее.
Лайзбет толкнула ее на траву, и Грайс проехалась по ней. Ее подобрали две девочки, лезвие привычно ткнулось ей в спину. Маделин стояла рядом, сложив руки на груди. Ее ловкие пальцы выстукивали по плечу неслышную Грайс мелодию. Она заскучала.
Лайзбет, почувствовав это, словно она была импресарио, развлекающим именно Маделин, провозгласила.
- Призовем же нашу Госпожу, и пусть она возблагодарит нас за дары, которые мы принесли ей.
- Довольно сомнительно.
На этот раз Лайзбет пропустила слова Маделин мимо ушей. Одна из девушек вышла вперед и передала Лайзбет канистру бензина. Ее хрупкие, белые пальчики до боли сжимали ручку - она волновалась. Может быть, в Бримстоуне, это была почетная обязанность, а может Лайзбет пугала ее. Грайс подумала, сколько из них - убийцы. Что они чувствуют сейчас? Хотят ли убивать снова?