Страница 111 из 142
Однако стоило его рукам опуститься на бедра Сони, поднимая подол платья, это вызвало в ней настоящую панику. “Неправильно! Это неправильно!” – закричал ее затуманенный мозг. Резко прервав поцелуй, девушка взмахнула рукой, и залепила ему громкую пощечину. Ворон отступил, ожидавший нечто подобное от любимой.
- Трусишка. - Не прерывая зрительного контакта, отошел в сторону. – Здравствуй, милая. – он видит как тяжело дышит девушка, и легко смеется. Пусть ему и не до смеха сейчас, от неудовлетворенности проснувшегося желания он еле-еле может здраво мыслить. Продолжая смотреть на Соню, пытается запомнить все те изменения, которые произошли с ней за время разлуки. В мыслях он лелеял мечту, что художница простила его. Но нет.
- Я тебе не милая! Что ты тут делаешь? – повторила вопрос Малиновская, отворачиваясь от него. Весь ее облик выдавал крайнюю степень раздражения. Голос даже сорвался, и от отчаяния она закусила губу, не желая выдавать свое волнение.
- Соскучился. – лаконично проговорил мужчина, осматривая ее комнату. Много картин стояло вдоль стены, некоторые еще сохли. Некоторые уже были готовы. Он с манерой кошки передвигался по комнате, отмечая изменение настроение художницы, которая передавала его в живописных произведениях искусства. И стоило ему подойти к последней, припрятанной в отдаленном углу, как Соня возмущенно выкрикнула:
- И все? Ты просто соскучился и приперся? – резкий удар закрывшейся двери привлек его внимание. – Ты, мерзавец! Урод! Приперся ко мне домой, и что? Чего целоваться сразу полез?
- Соскучился, говорю же. Давай поговорим, а Сонь. – предложил спокойно Ворон, переключая взгляд на пугливое сознания с огромными глазами, полыхающими праведным гневом. Она была невероятной. В домашнем простеньком платье, без макияжа. Ее восхитительные локоны сейчас были закручены в обычный пучок, из которого торчали две кисточки. На скуле воительницы остались следы масляной краски. После поцелуев ее губы так и манили к ним прикоснуться. Снова и снова, пробовать их на вкус, ласкать и целовать. Вот какие мысли поселились в его голове.
- Не хочу! – продолжая нервно прикусывать губу, выдохнула его Соня. И не заметила же, как прокусила. Капелька крови замерла на самой пухленькой части сладких губ, и Ворон представил, как слизывает ее. – Я не хочу тебя видеть. Не хочу тебя слышать. Не хочу..
Очутившись рядом быстрее, чем успел подумать, он прижал девушку к своему телу, не позволяя продолжать. Руки Ворона сомкнулись за спиной строптивицы, а губы стремительно приблизились к ее лицу. Аромат его одеколона ворвался в мир художницы, разрушая остатки самообладания.
- Соня, не ври мне. Ты не умеешь это делать. – его слова разрезают воздух холодной сталью, и девушка вся сжимается после услышанного. Мужчина смотрит в ее глаза, и замирает. Что хотел в них увидеть или прочитать, не понятно. Страх парализовал и ее, и его. Ворон неожиданно замер и посмотрел на все происходящее по-другому. Опять он насилует. Давит и унижает. Опять уничтожает.
В миг, когда его лицо оказалось в максимальной, интимной близости с лицом Малиновской, оба тяжело выдыхают. И вот он тот момент, когда все маски сброшены и все предельно ясно. В спальне между мужчиной и женщиной не может быть лжи и притворств. Они же, слишком долго скрывались.
- Зачем ты пришел? – нерешительно шепчет художница, отворачиваясь от его пронзительных глаз, что смотрят прямо в душу и видят все. И страсть, и желание, и ненависть и … любовь.
- Прости меня, пожалуйста. – неожиданно скрипнув зубами, проговорил мужчина. Умерив в душе крик, рвущийся из самых глубин. Смиряя желания и гордыню. – Прости, Соня. Я не думал, и не осознавал, что творю. И не хотел своими действиями причинить тебе боль. Еще сильнее, я сожалею, что причинил.
Девушка бледнеет, и пытается скрыть, какое действие на нее произвели искренние, непритворные извинения Ворона. - Лучше мне от твоих слов не стало. – шепчет она, и одинокая слеза катиться по ее скуле.
Он поднимает ладонь, и нежно ее стирает. Как бы он хотел стереть и все те гнетущие воспоминания, что самолично поселил в ней. Он напрягается после такого непринужденного жеста, и столь тяжелых размышлений. Мышцы рук каменеют, неприятно и остро. Голос его звучит тяжело и хрипло:
- Я должен был просить о прощении еще тогда, когда ты спрыгнула на перрон после возвращения из Одессы. Должен был сделать это тогда, когда ты поехала на радио рынок, а следом и на встречу к подругам. Должен был молить тогда, когда тебя похитили из-за меня. Должен был придушить тебя, когда ты бросилась прикрывать меня собой. Потому, что любишь. Даже после того, что я сделал. Я должен был прийти к тебе, когда ты лежала в больнице, и после того, как ты сбежала.
- Ты следил за мной?
- Да. Все время.
- Маньяк?
- Влюбленный мужчина, совершивший непоправимую жестокость.
- Почему же не сделал? Почему не пришел сразу? – поспешно прошептала девушка, чувствуя, как объятия Ворона становятся сильнее. Он смотрит перед собой, пытаясь справиться с волнением.
-Потому что возненавидел себя. Потому что презирал в себе мужчину, который посмел обидеть любимую.
- Нет! Нет! – закричала Малиновская, делая попытку вырваться из цепких объятий. Жаркий румянец опалил ее лицо, и она не сдерживаясь, бьется в его руках. Точно загнанная в клетку птица, рвется на свободу, девушка стонет и хрипит в его сильных руках. – Хватит!