Страница 67 из 154
Он благоговейно прикасается к оберегу, будто здороваясь. Протягивает рубашку мне.
- Одень сама! Своими собственными ручками!
Всё правильно, кто в шитьё силу вкладывает, тот её и передаёт. По месту назначения, или, как говорит сэр Майкл, адресно. Чтобы Судьба не перепутала, кому благоволить.
Одела я его, положила руку на свою работу...
...на Ратиборца Огненного, что очи врагов ослепляет и с поля боя гонит...
и говорю, чтобы торжественность момента поддержать, а у самой вдруг в носу щиплет и слёзы наворачиваются.
- Благословляю тебя, Ян, на подвиги воинские, на службу ратную. Живи честно, правь достойно.
Поклонился он мне в пояс, как и Ольга.
- Благодарствуй, Обережница.
Я уже и не возражаю против такого звания. Сказать-то нечего.
Ушёл Ян, улетел, будто вместе с Ратиборцем и крылья на рубахе выросли. А я сижу одна и думаю: что же мне теперь со всем этим делать?
А Васютина рубаха - вот она. На столе так и осталась.
А свет лунный в окно - так и полыхает.
И нитки есть у меня с золотой огневистой канителью, и схема новая в голове до того чётко высветилась, что снова я открываю шкатулку. Хотя... поначалу колеблюсь, не положено рядом с одним оберегом второй нашивать. Но вспоминаю ещё одно правило, самой Макошью заведённое. И говорит оно: как мастерица решит, так быть по сему, коль считает верным.
…Я выкладывала крестик за крестиком, вдыхала запах лаванды, смешанный с мужским духом, слушала, как, лопаясь, тренькают на моей многострадальной сердечной мышце дужка за дужкой, обруч за обручем. И плакала. Никому не скажу, что открылось мне о тебе тогда, Васюта.
Отнесу утром, пока они там копьями стучат, суну ему под подушку. И пусть даже не думает, что буду благословлять. Обойдётся.
Закончила, полюбовалась, задумалась... А глаза уже слипаются. И сомлела.
Васюта меня разбудил. Попытался шкатулку из-под щеки вытащить - я и проснулась.
- Рубец остался, - говорит он, растирая мне щёку. - Смотреть надо, куда ложишься. Ты почему вообще здесь? Время-то за полночь.
А, это он, наконец, гостей своих выпроводил... или проводил... Что-то мысли путаются.
- Васенька, - говорю виновато, спросонья, должно. А что сказать дальше - не знаю. И протягиваю рубаху эту несчастную. Не бегать же мне, в самом деле, по мужским горницам втихаря, под подушки подарки прятать; лучше сразу отдам.
Он оглаживает моё шитьё, смотрит задумчиво и грустно.
- Или понадобится? - спрашивает. – Чуешь что? К чему мне Валькирия, когда Ратиборец есть?
- Одного будет мало, - говорю, будто кто меня за язык дёргает. - Ратиборец - огненный, а Валькирия – северная, ледяная, вдвоём тебя уберегут, когда трудно будет. Может, меня вспомнишь добрым словом.
Ой, сейчас опять зареву. Пойду-ка я.
- Да погоди, - он меня перехватывает, - что ж ты убегаешь от меня всё время, лапушка...
И притягивает к себе, и обнимает ласково.
- Ой, - вспоминаю я и отстраняюсь. - Васюта, ты прости... Но ты бы мне хоть платье расстегнул. Не думай ничего плохого, просто у меня не получается, я уж сколько раз пыталась. Не Яна же мне просить? Сам понимаешь...
Он молча заходит мне за спину. Пуговки махонькие, на тоненьких ножках, пока это их Васюта своими борцовскими пальцами подцепит... И как-то он не особо торопится. Я, не сдержавшись, зеваю.
- Готово. - Его голос неожиданно суров. - Сама дойдёшь, что ли? Как есть непутёвая... Или донести?
Донести, чуть не срывается у меня. От того, что я до сих пор в каком-то дурном состоянии полусна-полубодрствования, в голову приходит невесть что. Васюта, приобняв, провожает до светлицы. На пороге сурово спрашивает:
- Эй! А должок?
Да? А я ему что-то должна?
Пока ворошу память, тупо пытаясь сообразить, в чём это я провинилась, он неожиданно берёт меня за подбородок. Чувствую его дыхание, щекотку от бороды и … жёсткие губы.
У меня вдруг слабеют ноги.
Чтобы не упасть... конечно, только чтобы не упасть, я обхватываю его за могучую шею. Васенька, ты что это? И понимаю, что говорю вслух.
- А я что? - грустно отвечает он. - Люба ты мне. Могла бы и догадаться, лапушка.
Остатки сонной одури с меня слетают окончательно, и только сейчас до меня потихонечку доходит, что, собственно говоря, творится. Время позднее. Я - на пороге спальни, не одна, между прочим. И в этом самом, расстёгнутом во всю спину платье, заспанная, чудная и беззащитная.
И остатками ума соображаю, что не домогнётся ведь. Не просто так он на порожке застрял. Как я сейчас решу, так и будет.
Немеющей от страха рукой толкаю дверь светёлки.
- Заходи. Разберёмся, кто кому должен.
Он склоняется к моему уху.
- Ваничка, лапушка, я ж не просто так зайду. Я ж... навсегда зайду. Не пожалеешь?
И это "навсегда" меня добивает.
- Мне, можно сказать, каждый час дорог, - говорю сурово, - а ты тут упираешься. Заходи, кому сказано!
Платье само сползает под его взором. Остывшая постель холодит спину. На губах моих - вкус полыни и зверобоя.
- Всё у тебя будет хорошо, - шепчет он. - Только верь мне, Ваничка...Медовая моя...
- Вася, - отвечаю, в какой-то момент опомнившись и не веря в происходящее, - ну, на кой я тебе сдалась? Не девочка уже, и непутёвая, сам говоришь...
- И высокоумная больно, - подхватывает он. И на ушко добавляет: - Желанная ты. Поняла?
Это как же меня угораздило? Даже луна в окошке надо мной смеётся. До самого утра смеётся.
...Розовеют в рассвете потолочные балки. Васюта любовно перебирает пальчики на моей руке, целует каждый. Душа моя поёт и трепещет.