Страница 128 из 154
Уже второй час ночи, а я всё ворочаюсь, взбиваю жаркую подушку, открываю и закрываю окно, пью воду, и никак не могу уснуть. В теле лёгкость, а голова тяжёлая; кажется, она вот-вот перевесит, и я завалюсь, как кукла-неваляшка. Вдобавок ко всему, не стихает непонятный звон в ушах, то едва слышный, то заглушающий немногие ночные звуки - и тихое дыхание Гели, и похрапывание Норы у неё в ногах.
Может, это и есть та самая энергопотеря, неизбежная при первой обережной кукле? Или переизбыток энергетики чужого мира? Не знаю. Мысли у меня вялые, и я предпочитаю отлежаться, вместо того, чтобы анализировать, думать и хоть как-то себе помочь. Снова ложусь, зарываюсь лицом в подушку, но звон - занудный, назойливый - вклинивается в дремоту и мешает уснуть.
Сквозь сон мне чудится скрип двери и приближающиеся шаги, и вот уже постель проминается под чьим-то телом. Но я не в силах пошевелиться и лишь обречённо жду, что вот-вот коснутся моей шеи холодные пальцы. Но ведь сэр Майкл обещал мне!.. Он заверял, что Мага больше не придёт! Как же так?
Большая тёплая ладонь знакомо и ласково треплет меня по затылку, как щеночка. Меня обнимают за плечи, щекочут бородой и бережно целуют в висок. Доносится запах полыни, кострового дыма и горячего железа. Похоже, он так и явился, мой ночной гость, как и в прошлый раз – в кольчуге, наручнях, даже с перевязью. Торопливо вскидываюсь и попадаю в его объятья.
- Ты? - говорю, не веря. - Это и вправду ты? – И он, не отвечая, гладит меня по щеке, царапая мозолями.
Усталый. Припорошенный бурой пылью, что забилась меж звеньев кольчуги. На скуле свежий рубец. Но только он наклоняется поцеловать, как в моей бедовой голове зарождаются какие-то смутные подозрения: я упираюсь в кольчужную грудь и спрашиваю снова:
- Это и вправду ты?
Он хмурится.
- За морок приняла? И кто ж тут к тебе клинья подбивает? Вернусь – разыщу! - Васюта тянется к моей левой руке, легко расщёлкивает браслет. Крутит, рассматривая. – Глянь-ка, уже камушек навесила, молодец… Моя вещь, чужого не послушает, не знаешь разве? Теперь веришь?
Он. Подозрения отпускают, и я кидаюсь к нему на шею.
- Ну, ну, - шепчет он, - тише, подружку свою разбудишь… - И находит мои губы. И сжимает в объятьях так, что вот-вот – и затрещат рёбра.
- Васенька, - говорю, едва отпав от поцелуя, - ты что же, ирод, делаешь? Ты зачем уехал? Я ведь против, ты знаешь? И не позволю…
- Молчи, - как тогда, в последнюю ночь, отвечает он. И снова целует. Везде, где только может.
И почему в такой сладкий момент меня посещают мысли совершенно неуместные?
Я ведь не слышала его приезда. Сейчас Чёрту полагалось бы если не пыхать огнём во дворе, то хотя бы шумно переступать с копыта на копыто. Что здесь не так? И почему он сказал: «Вернусь – разыщу…», разве он уже не вернулся? Или он опять набегом, и потом снова умчится неизвестно куда? Нет, никуда я его не пущу, пока не объяснимся!
Вцепляюсь в могучие плечи, но пальцы проходят сквозь чешую кольчуги. Растерянная и злая, так и сижу какое-то время, без толку всматриваясь в пустоту. Как он сказал? Морок? И сам мороком стал? А может, я просто заснула? Но тогда почему до сих пор губы горят?
И снова неумолчно трезвонят в ушах колокольчики.
А где браслет? Сама во сне сняла? Ага, и сама с собой целовалась, конечно…
Отбрасываю лисье покрывало, встаю и озираюсь. Хочу понять: что происходит? Был здесь хоть кто-то, или впрямь почудилось?
Дверь в светлицу закрыта, окно тоже. Душно. Подхожу к окну и вижу на подоконнике букет полевых цветов, мокрый от росы, скреплённый Васютиным браслетом. Наипростейший: не ромашка к ромашке, василёк к васильку, а просто охапка, как если увидишь местинку на лугу или в поле, густо заросшую, захватишь в горсть, сколько войдёт – и с соцветьями, и с колосьями, и с высокими травинами - и отхватишь под корень ножом… Ну и пусть, что малость потрепанный; главное, что Муромец обо мне помнит. Хоть непонятно как появился и неизвестно куда скрылся. Вася-а!
И опять он снял браслет, упрямец. Но я уже не возмущаюсь. Уж так у них принято: мужчина решает и за себя, и за свою женщину, и не переубедить. Но иллюзия это или другая напасть – я счастлива была увидеть его снова..
Вымачивая рубаху прижатым к груди букетом, рыщу по кухне в поисках хоть какой-то подходящей ёмкости. В доме одиноких холостяков вазы – большая редкость, поэтому приходится удовольствоваться высоким широкогорлым кувшином. Браслет принципиально возвращаю на запястье, кувшин – на стол, сижу и любуюсь, пока не засыпаю там же, уронив голову на руки.
Вечность спустя меня трясёт за плечо Ян.
- Ваня, ты чего тут?
Таращусь спросонья - на него, потом на цветы, и невольно улыбаюсь.
- Он приходил? – недоверчиво спрашивает Ян. Трогает ромашку, и я даже замираю: а ну, как она растает! Но Ян потирает пальцы, стирая жёлтую пыльцу, и говорит недоумённо, даже обиженно: - А что же ко мне не зашёл? Ты почему не разбудила?
- Ох, Ян, - только и могу сказать. - Сама не пойму, приходил, не приходил… Вот, - киваю на букет, - нашла на окне, на закрытом, а как они там очутились - не знаю. Не знаю!
Он супится.
- А толком сказать не можешь? Был или не был?
И тут я задумываюсь. Если бы не цветы – ещё влажные от росы, такие осязаемые, живые – я, пожалуй, склонилась бы к мысли, что ночной визит мне почудился. Тем временем Ян выглядывает за дверь, просматривает двор. Уже, оказывается, рассветает; то-то спина у меня занемела, полночи провести за столом скрюченной – не шутка.
Ян прикрывает дверь.
- Следов ничьих нет, - говорит хмуро, не глядя на меня. – Сама знаешь, какие от Чёртовых копыт ямищи остаются. Да я бы услышал, если заехал кто. На закрытом окне, говоришь? Нечисто тут. Надо сэра расспросить, когда появится.
Мы одновременно смотрим на букет. Я решительно устанавливаю кувшин на подоконник, меж корзинок с фиалками.