Страница 5 из 26
Люсиному счастью завидовали все девчонки с их факультета и вперебой расспрашивали Люсю о её семейной жизни.
- Люсь, ну расскажи, как у вас? Всё хорошо? Всё-всё? Так никогда и не ссоритесь? А как твои родители к нему относятся? А он к ним как? А он тебе помогает, или ты одна всё делаешь?
- Да что – всё-то? – смеялась Люся. И неизменно сообщала изнывающим от любопытства сокурсницам, что у неё всё хорошо, всё в порядке, и Коля ей во всём помогает, и рыбу умеет вялить, и мясо мариновать, и шилаплави из баранины готовит так, что пальчики оближешь. И вообще, они всё делают вместе.
- Мы с Колей семья, одно целое, - говорила Люся.
- Неужели не ссоритесь никогда?
- Не ссоримся, - с улыбкой отвечала Люся, и девчонки ей не верили.
- Так не бывает!
Однако же было – у Люси. Они с Колей за год так ни разу и не поругались. Коля даже голос на неё никогда не повышал.
На Колин день рождения Люся купила бутылку коньяка «Хеннесси» – очень дорогую и очень красивую. Ждала, что муж обрадуется – на семейных праздниках Люся с мамой пили домашний мускатель и вишнёвую настойку, а Коля с Люсиным папой вдвоём «уговаривали» армянский марочный «Арарат Ахтамар», и оба выглядели вполне довольными. Люся представляла, как обрадуется муж дорогому подарку и всю дорогу от магазина до дома улыбалась, предвкушая его восторг. Еле дотерпела до дня рождения – хотелось поскорее подарить, порадовать.
- Зачем? – равнодушно сказал жене Коля. – Она же таких денег стоит! – и не давая Люсе расстроиться, деловито предложил:
– А давай мы её твоему отцу подарим? У него через месяц день рожденья, у меня в календаре отмечено… Давай? Он обрадуется.
И Люся, которая уже купила отцу его любимый грузинский «ASKANELI» восьмилетней выдержки, согласно закивала головой. А что ей оставалось?
Через месяц драгоценный «Хеннесси» обрёл наконец хозяина в лице Люсиного отца, был торжественно раскупорен и одобрен гостями.
- Это мне зять подарил. А это дочь! Уважили! – объяснял гостям довольный Анджей. Взгляды гостей обратились к Николаю, и Люся испытала гордость за мужа, совершенно забыв о том, что коньяк выбирала она.
А ещё через месяц муж собрал чемодан и уехал, сказав на прощанье Люсе: «Ты ни в чём не виновата. Просто не сложилось у нас с тобой, и теперь уже не сложится. Нам надо развестись. Я у себя поживу пока. Я… позвоню». И чмокнув опешившую Люсю в щёку, акакуратно закрыл за собой дверь. Навсегда.
«Ой, мамочки, мамочки, что теперь делать, что я вечером родителям скажу?" – бормотала Люся, бесцельно бродя по комнатам их большой квартиры. Заглянула в ванную комнату: на полочке, где всегда стоял бритвенный прибор и умывальные принадлежности мужа, было пусто. – «Хоть бы забыл что-нибудь… и вернулся» - подумала Люся. Что было бы, если бы Коля вернулся за оставленными вещами, Люся не представляла…
Но Коля ничего не забыл. От брака у Люси осталась только фамилия – Мельник. Люция Мельник – это ещё хуже, чем Люция Гоздзиньская. Фамилию Люся оставила – ей уже было всё равно.
Развод стал для неё крушением «Титаника». Жизнь, словно айсберг, раскололась надвое: до развода она ещё верила, что впереди у неё долгая-долгая жизнь, которая будет счастливой, и дети обязательно будут, мальчик и девочка. Сын – такой же красивый, как его дедушка. Люция назовёт его СтанИславом, с ударением на «и» - по-польски. Так звали папиного отца, Люсиного дедушку. СтанИслав Николаевич Мельник – это звучит. Будет звучать.
А девочка будет похожа на Люсину бабушку – мамину маму, которая умерла за два года до рождения Люси, у мамы был её портрет. А будет внучка, похожая на портрет как две капли воды, – мечтала Люся. У неё будут красивые дети, не такие, как она…
Всё это было – до развода. А после – в любовь и счастье Люция больше не верила, как отрезало. Но в сердце ещё жила надежда, что Коля к ней вернётся. Поймёт, как она его любит, то есть любила. То есть, этот он её любил. У попа была собака, он её любил…
Надежда жила в ней ещё долго, светилась ярким живым огоньком, помогая сердцу жить, не давая замёрзнуть, окоченеть, превратиться в лёд. А потом тихо умерла. Вместе с сердцем.
Люся так до конца и не поверила отцу, который тщетно пытался втолковать похудевшей от горя дочери, что муж оставил не её, Люсю, - он оставил ставшую бесполезной идею. – «Ты меня понимаешь, дочка?» - толковал Анджей дочери. Люся механически кивала головой, всхлипывая и сморкаясь, слёзы прочертили на её щеках две блестящие дорожки, которые – вытирай, не вытирай, блестели всё равно.
- Астав ты её, астав, – останавливала Анджея Люсина мама, у которой, когда она волновалась, появлялся заметный абхазский акцент. Обняв дочь за плечи, Хариклея совала ей стакан с водой, Люся послушно глотала воду и плакала, не в силах остановиться.
- Скани чири мэ, скани квнэса мэ (отдай мне твоё горе, отдай твой стон) – бормотала по-абхазски мама, гладя Люсю по голове, как маленькую. А отец упрямо гнул своё.
- Понимаешь, дочка, зачем он женился-то? Ему ж не ты была нужна, ему квартира приглянулась. Шутка ли, пять комнат в старинном доме на Арбате и тесть – член Союза художников. Устроился твой Коля как у Христа за пазухой! Пся крев! (пёсья кровь, польск. ругательство)- не сдержался Анджей. – Всех обвёл вокруг пальца! «Хеннесси» подарил, со стипендии его не купишь… Но я так и не дал согласия.
- Какого согласия? – не поняла Люся.
- На прописку согласия не дал!
- А зачем она ему, у него уже есть, он в Зеленограде прописан, а это Москва, - заторопилась Люся, зачем-то защищая мужа, впрочем, теперь уже бывшего.