Страница 66 из 66
Весть о зверствах анненковцев быстро разошлась по всей округе. Случилось то, чего инстинктивно более всего опасался Тихон Никитич. Сотни тысяч сибирских крестьян-новосёлов, до того в основном сохранявших нейтралитет, теперь явно стали сочувствовать большевикам.
В самом конце сентября в Усть-Бухтарму вновь прибыл Степан Решетников, щеголявший в погонах хорунжего. В офицерский чин его из вахмистров произвёл Анненков по совокупности, за отличие в боях против красных на Урале и при подавлении восстания в Славгороде. Степан, конечно, сразу оказался в центре всеобщего внимания, его расспрашивали о том, где и как он воевал, дивились его офицерству. Он, охотно говоривший о боях на верхнеуральском фронте, про Славгород отвечал уклончиво и в общих чертах. И только когда на правах родственников к Решетниковым пришёл Тихон Никитич с супругой, Степан, дождавшись когда женщины ушли из горницы смотреть привезённые им подарки для матери и невестки… Отцу, брату и Тихону Никитичу он рассказал всё, что сам видел, в чем участвовал, и в чем не участвовал, но слышал. Атаман только покачал головой:
- Да, молодцы… натворили дел… Ладно Степан, у тебя самого ни жены, ни детей, но неужто там у вас все такие? Говоришь, баб славгородских плетьми пороли? Об матерях да сёстрах своих бы подумали, раз жен нет.
- Про всех не скажу, но то, что наш атаман Борис Владимирыч, дай Бог ему всяческого здоровья, не семейный это точно. Говорят, у него вроде и бабы то никогда не было. Может и брешут, не знаю. Но то, что жалости у него ни к мужику, ни к бабе нету никакой, за это подписаться могу. А как же иначе, иначе никак, не мы их, так оне нас,- не сомневался в правоте своего вождя Степан.
- Ну, тогда и мне всё понятно,- со вздохом проговорил Тихон Никитич.- Боюсь, совсем мы пропадём с такими воеводами …
Степан Решетников, побыв дома с неделю, вновь отбыл к Анненкову, и опять не один. Сейчас он сманил своими рассказами о развесёлом житие под знаменем удалого атамана ещё нескольких усть-бухтарминцев, в том числе и Ваську Арапова. На этот раз скорый отъезд старшего сына все, кроме продолжавшей тайно по нем вздыхать Глаши, восприняли с облегчением. Каким-то чужим, совсем не домашним сделался Степан. На всех смотрел свысока, никто ему не указ. Сам он целыми днями не снимал новенького мундира, искоса бросая взгляд на блестевшие золотом погоны, и конечно никто, даже отец, не смели заикнуться, попросить его что-то сделать по дому. Даже перед Тихоном Никитичем Степан держался нарочито развязно, вызывающе. Когда после ухода свата отец, всё-таки решился сделать сыну замечание, дескать, нельзя себя так вести, как никак станичный атаман и наш родственник, тот грубо оборвал и его:
- Я всякой тыловой крысе в пояс кланяться не буду!
Эти слова услышала Полина, вспыхнул скандал, который и без того назревал …
За день до этого, будучи в приличном подпитии, Степан поведал брату некоторые подробности об усмирении славгородцев, про то как пороли:
- Бабу, одного из ихних верховодов на козлах для пилки дров разложили, раздели... Значит, разтелешили и давай охаживать, ногайка в ее как в масло входила, ей Богу. Сама в грудях и заду ядрёная, ну прям, как твоя Полина…
Степан не договорил, ибо уже лежал на полу, сбитый с табуретки кулаком Ивана, в голове гудело, и во рту ощущался солоноватый привкус крови. Вскочил, бросился на брата… Мать с отцом еле разняли.
- Я тя, уважу… я тя… на брата родного, я тя!…- хрипел, сплёвывая кровь Степан.
- Ещё раз в таком вот виде имя ее помянешь, убью… как собаку зарублю! Аника воин, с бабами, я гляжу, ты горазд воевать!- кричал в ответ Иван, в свою очередь, вытирая сукровицу, сочащуюся из разбитого носа.
Полина, увидев мужа в таком состоянии, сначала испугалась, но, догадавшись, что драка случилась из-за нее, начала пытать его. Однако Иван так и не сказал, в связи с чем кинулся на брата. Ведь меж Полиной и Степаном уже и без того наметилась нешуточная вражда…
И вот прошел всего день, и когда Степан, отвечая на укоризненное замечание Игнатия Захаровича, неблагозвучно отозвался об ее отце, она как тигрица кинулась выцарапывать своими длинными холеными ногтями глаза свежеиспеченному анненковскому хорунжему. Ее вовремя перехватил Иван и буквально на руках отнёс в их комнату, откуда ещё минут десять слышались гневные выкрики Полины:
- Это кто тыловая крыса!? Как ты смеешь, подлец, так говорить!… Да у папы георгиевское оружие и два ранения, он с японцами воевал, а не как некоторые беззащитных баб ногайками! … Ноги моей здесь не будет, пока этот хам тут отирается!…
Долго потом свёкор со свекровью, чуть не на коленях стояли перед разгневанной невесткой, уговаривая ее остаться, не позорить перед атаманом и всей станицей… Полина осталась, но жизнь у молодых в нормальную колею вошла только с отъездом Степана. Потом начался учебный год. Днями Полина уходила в училище, Иван вместе с отцом занимался урожаем, лошадьми, скотом, Глаша вместе с Лукерьей Никифоровной домашними делами… А по ночам молодые супруги по прежнему подолгу не отрывались друг от друга, отчего не всегда высыпались, и Полина перед уходом в училище очень тщательно пудрилась, чтобы не были видны круги под глазами.
Совсем не так проводили ночи в своей ветхой избёнке Василий с Лидией. Им было совсем не до любви. И днём и ночью супруги не могли избавиться от мучительных размышлений – как поступить? Многие коммунары, рассеянные по бухтарминским деревням, наведывались к своему бывшему председателю, ждали руководящих указаний. Василий медлил и это «ходокам» не нравилось. Некоторые, наиболее яростные, требовали немедленно откопать оружие и сколотить партизанский отряд. Но таких было немного – большинство воевать по-прежнему не хотели.
Конец