Надоевшая

Глава 22. Праздник к нам приходит…

Проснулась я в каком-то подвале, в одной майке и трусах, лежащей на софе и укрытой одеялом. Напротив меня сидели в креслах возле небольшого стола Белоусов и… Мезенцев, и о чем-то негромко разговаривали. В помещении было темно, так что я успешно притворялась спящей, и поэтому могла спокойно слушать их, не опасаясь быть замеченной. Если бы это не был (очередной!) подвал без окон, или здесь был бы включен свет, Максим непременно заметил бы что я открывала глаза, или то, что у меня дрожат ресницы, но в полной темноте даже он не был на это способен.

Это странным образом умиротворяло: то, что я могу спокойно подслушивать, не слишком рискуя быть замеченной. В голове невольно всплыло осознание, что сегодня, вероятно, уже тридцать первое. Я долго спала, и не слишком хорошо себя чувствовала на момент погружения в сон, иначе бы проснулась, как только мы приехали. А этого не случилось. Следовательно, времени должно было пройти немало. Во мне боролись голод, желание вымыться наконец и жажда с любопытством: очень хотелось выяснить, о чем же эти двое разговаривают, когда на самом деле думают, что я не слышу.

Любопытство одержало сокрушительную победу над естественными потребностями, и я замерла, прислушиваясь, стараясь даже дыхание унять, и сделать спокойнее, чтобы Спайк не обнаружил мое пробуждение.

— Чего у вас с ней творится, м? Ты сам не свой, разве только не бухаешь, как тогда, после нашего маленького спектакля, — это Мезенцев, язвительно и одновременно с тем участливо. Странная смесь интонаций, доложу я вам.

— Она, оказывается, злится за него до сих пор, хотя уже в курсе, к чему он был, — а это Белоусов, горько, так, что мне почти стало его жалко. Впрочем, вспомнив собственное состояние после «спектакля», я поняла, что нет, не жалко. Мне было хуже.

— Я бы тоже злился на ее месте, — флегматично и на удивление разумно ответил ему друг. — Говорил же тебе, что это идиотская идея. И к чему это привело? К тому, что на нее свалилась тройная порция отборнейшего дерьма и мы теперь как три дебила сидим, тише мышей в одной из нычек твоего папаши. Этого можно было избежать.

— Ой, ну хоть ты-то не начинай! Этого… недоноска она моментально простила. Чем, блядь, я хуже? — он с силой ударил кулаком по столику и мне пришлось сделать над собой усилие воли, чтобы не вздрогнуть от этого неприятного звука.

— Ты точно хочешь услышать честный ответ, чем? — теперь Стас говорил иронически. Мне даже стало стыдно. Выходило, что я его абсолютно не знала, потому что человек, который сидел напротив Белоусова походил на известного мне Стасика примерно так же, как уж на кобру. Вроде общего немало, но не дай Бог перепутать.

— Раз спрашиваю, значит хочу, очевидно?

— Кончай ревновать ее к Виту. Влада добрая и глупенькая, вот и пожалела. А тебя чего жалеть? Ты, мало того, что абсолютно уверен в своей правоте, так еще и ведешь себя как параноидальная истеричка. То орешь на нее и угрожаешь, то пытаешься задобрить. Я б на ее месте от тебя съебался, друг. Непредсказуемость и неадекватность — это прям твой девиз последнее время. А наивные добрые девочки таких обычно боятся и ненавидят. И я бы не сказал, что они так уж и не правы.

Тут я и вовсе несколько выпала в осадок, понимая, что вообще не знала этого человека. Совсем. Повелась на искусно скроенную маску, так удачно вставшую на образ тупого качка, который Стас отыгрывал. Правда, в одном он был не прав, и я решилась влезть в их разговор, показывая, что проснулась.

— Я его не ненавижу. И я не наивная, — тихо сказала я, и кожей ощутила на себе два взгляда: понимающе-иронический и болезненно-горький. На меня даже слишком быстро обратили внимание.

— А что тогда ты ко мне испытываешь? — в голосе парня сквозила надежда. Я снова ощутила некоторое омерзение к себе, не имеющее ничего общего с тем, что я несколько дней не была в душе.

— Ничего. Вообще ничего, Максим. Ты… убил во мне все позитивные эмоции по отношению к себе. Прости, — последнее слово я добавила, не желая, впрочем, извиняться. — Здесь можно где-нибудь вымыться? — а это уже чтобы показать, как сильно меня «волнует» его эмоциональное состояние.

Белоусов снова ударил по столу, но ничего не сказал, уставившись в одну точку. Очевидно, я лишила его желания язвить своим ответом. Мезенцев же подошел ко мне, и тихо сказал:

— Сначала лучше поешь, а то есть риск, что ты потеряешь сознание. Потом я тебя провожу до ванны.

Я кивнула, и парень включил свет в этом странном… бункере? Я, как обычно, понятия не имела, где мы. Отвечая Максиму я на самом деле покривила душой: не было никакого равнодушия. Было желание причинить ему боль, желательно, такую же, как он мне. И за него почти не было стыдно…

На сей раз он не поймал меня на лжи, и, когда в помещении загорелся свет, я обнаружила, что это одна большая комната с холодильником, микроволновкой, шкафом, софой, на которой я лежала, и двумя раскладушками. Ну и со столиком, за которым теперь сидел один только Макс. А его друг кивнул мне на холодильник, и уселся за компьютер, находившийся за софой, в дальнем углу комнаты. Там же находилась и дверь, очевидно, как раз в ванну, так как вместо двери «на выход» был проем, в котором стояли два мощных мужика с автоматами. Серьезно здесь все…

Помещение было без обоев, с бежевым старым линолеумом выполненным «под деревянные доски», и на удивление неуютным. Здесь было холодно, но обнаружила я это только тогда, когда вылезла из-под зеленого клетчатого колючего одеяла чтобы взять что-нибудь из небольшого двухкамерного холодильника. На софе так же обнаружились мои пижамные штаны, оставленные когда-то давно в комнате, в которой я жила уСпайка дома.

Их я и надела, чтобы не смущать дорогих конвоиров, которых сюда скорее всего заперли по той же причине, что и меня, поскольку, какими бы крутыми они не были, по сути они оставались детьми, пусть и умеющими обращаться с оружием. По крайней мере, я в этом была практически уверена.

Руки у меня заметно дрожали, как всегда бывает от слабости, если долго не ел, и я мысленно поблагодарила Мезенцева за умную мысль о том, что для начала мне стоит поесть. Благодарить его вслух все еще было странно и непривычно, так что я малодушно не стала этого делать. Поднявшись с софы и едва не упав обратно, я краем глаза отметила, что Максим чуть было не бросился мне помогать, но, видимо, вспомнив мои слова, снова сел. Я мысленно усмехнулась и упрямо пошла в сторону холодильника. Пошатываясь, чувствуя себя более чем омерзительно, но сама.

Внутри обнаружился запас полуфабрикатов, наверное, на год вперед. Здесь были всяческие котлеты, блинчики, овощные смеси, пицца, и даже пельмени, которые, правда, вряд ли можно было приготовить без кухни. А еще в ту же низко расположенную двойную розетку, в которую был подключен холодильник, оказался воткнут шнур от электрического чайника. Это, определенно, утешало. Я выудила из недр этого хранилища продовольственных запасов какие-то рыбные котлеты, и поставила их разогреваться в микроволновку. Она стояла на небольшом столике и там же оказалась стопка одноразовых тарелок и, как ни странно, вполне нормальные столовые приборы. Не пластиковые, я имею ввиду.

Тишина в комнате была давящая, ее не нарушало ничего, кроме стука клавиатуры, писка, издаваемого кнопками под моими пальцами, и моих неуклюжих шагов. То, что эту атмосферу я создала собственными руками умиротворяло. Все было так, как должно, хотя одновременно с тем и неправильно. Впрочем, когда очередной протяжный писк возвестил меня о том, что еда готова, я положила по порции всем троим, а не только себе, а затем, с пластиковой тарелочкой в дрожащих руках, победно уселась обратно на «свою» софу.