Тихая Лена

Миссис Хейдон была приземистая, крепкая и налитая немецкая женщина. Когда она шла, всегда ставила ногу устойчиво и очень твердо. Миссис Хейдон была как плотный ком хорошо застывшей глины, и лицо у нее было такое же, а еще потемневшее и красное, как краснеют и темнеют к старости лица белесых немок, с жирными радушными щеками, с двойным подбородком, который терялся в складках ее короткой квадратной шеи.

Две дочки, одной четырнадцать, другой пятнадцать, казались с нею рядом непромешенными и не вылепленными как следует массами плоти.

Старшая, Матильда, была белесая, медлительная, жирненькая, и она была простушка. Младшая, Берта, ростом выдалась почти в сестру, только она была темная, и пошустрей, и, конечно, была тяжеловата, но жирной не назовешь.

Этих двух мать держала в ежовых рукавицах. И вышколила их, чтоб знали себе цену. Обе всегда были хорошо одеты, в одинаковых шляпках, как положено, если вас две сестры и вы немки. Мать любила, чтоб они были одеты в красное. Самые лучшие из платьев у них были красные, из добротной плотной ткани, щедро отделанные блестящей черной тесьмой. А к платьям по жесткой красной фетровой шляпке с черной бархатной лентой на тулье и с птичкой. Мамаша одевалась как матрона, в капоре и в черном, садилась всегда промежду больших своих дочек, вся такая суровая, сдержанная и властная.

Единственная слабость, недостойная этой славной немецкой женщины, ? это как она баловала сына, а тот был врунишка, и с ним хлопот полон рот.

Отец семейства был добропорядочный, тихий, толстый немецкий мужчина, и он не совался. Он старался вывести из мальчишки дурь и чтоб врать перестал, но едва отец за него брался, мать обязательно вмешивалась, не могла удержаться, и мальчик получал неправильное воспитание.

Дочки миссис Хейдон только-только стали барышни, так что выдать племянницу, Лену, замуж была поэтому для миссис Хейдон главная забота.

Четыре года назад миссис Хейдон поехала в Германию навестить родителей и взяла с собой девочек. Миссис Хейдон этот визит удался как нельзя лучше, хотя обеим дочкам не очень-то понравилось.

Миссис Хейдон была достойная щедрая женщина, и она от всей души заботилась и о родителях, и о разных там двоюродных, которых понаехало со всей округи. Старики миссис Хейдон были фермеры средней руки. Они были не то чтобы простые крестьяне, и где они жили было вроде как город, но родившимся в Америке дочкам миссис Хейдон все кругом отдавало нищетой и вонью.

А миссис Хейдон нравилось. Ей там все было знакомо, и потом она была такая богатая и важная. Она слушала родственников и решала за них всякие проблемы, и советовала, как лучше поступить. Она устраивала их настоящее и будущее и доказывала им, насколько в прошлом они были не правы, куда ни кинь.

И все было бы хорошо у миссис Хейдон, если б не две ее дочери, которых она никак не могла заставить почитать дедушку с бабушкой. Обе девочки вообще нехорошо себя вели со всеми здешними родственниками. Мать едва могла их заставить поцеловать дедушку с бабушкой и каждый день устраивала им головомойку. Но у миссис Хейдон столько было всяких разных других дел и времени на то, чтоб окоротить упрямых дочек, просто не хватало.

Трудолюбивая, с шершавыми от земли и работы руками немецкая родня казалась рожденным в Америке девочкам уродливой и грязной и много ниже их самих, вроде как рабочие-итальянцы или негры, и девочкам казалось странным, как это мама дотрагивалась до них и ее не выворачивало, и женщины были так смешно одеты, и от работы все грубые и вообще другие.

Обе девочки глядели на них свысока и всегда говорили промеж собой по-английски, как они их всех терпеть не могут и как они хотели бы, чтобы мама не связывалась. Девочки умели немного по-немецки, но даже и пробовать не желали.

Семья старшего брата интересовала миссис Хейдон прежде прочих. Там было восемь человек детей, и пять из них из восьмерых были девочки.

Миссис Хейдон подумывала, что было бы неплохо взять одну из этих девочек с собой домой в Бриджпойнт и дать ей шанс. Всем это нравилось, и все хотели, чтоб поехала Лена.

Лена была вторая по счету девочка в этой большой семье. Ей тогда было всего семнадцать лет. Лена была в семье не самая-самая. Она всегда была вроде как в полудреме и не здесь. Работница она была хорошая и безотказная, но даже и доброй работой разбудить ее не было никакой возможности.

Возраст у Лены был как раз такой, как хотелось миссис Хейдон. Лена могла бы сперва пойти куда-нибудь в прислуги и научиться по хозяйству, а погодя, когда войдет в возраст, миссис Хейдон нашла бы ей хорошего мужа. И потом, Лена была такая тихая и скромная, что никогда не станет делать на свой лад. И потом еще, миссис Хейдон при всей своей суровости была мудрая, и она чувствовала, что в Лене что-то есть.

Лена хотела уехать с миссис Хейдон. Лене в Германии не очень нравилось. И дело было не в тяжелой работе, а в грубости. В здешних людях не было обхождения, и мужчины, развеселясь, делались буйные и тогда принимались лапать ее и отпускать грубые шуточки. Они были славные люди, но все это было как-то неприятно и нерадостно.

По правде говоря, Лена и сама не очень понимала, что ей в Германии не нравится. И не очень понимала, почему она все время как в полудреме и не здесь. Она не знала, будет ли там, в Бриджпойнте, как-то иначе. Миссис Хейдон взяла ее и накупила всяких платьев, а потом взяла на пароход. Лена не очень понимала, что с ней такое происходит.

Миссис Хейдон, и девочки, и Лена ехали на пароходе вторым классом. Дочкам миссис Хейдон было как против шерсти, что мама взяла с собой Лену. Им не хотелось, чтоб у них была двоюродная сестра, которая ничем не лучше ниггера, и чтобы все на пароходе обращали на нее внимание. Дочки миссис Хейдон даже высказали кое-что матери, но той было некогда их слушать, а у девочек не хватило смелости прямо сказать, что у них на уме. Вот им только и оставалось, что ненавидеть Лену обеим, разом. Помешать ей вернуться с ними вместе в Бриджпойнт они все равно не могли.

Лене в пути было очень плохо. Она думала: всё, еще и не доедут, а она умрет. Ей было так плохо, что даже не было сил жалеть, что поехала. Есть она не могла, стонать не могла, а только была вся белая и напуганная до смерти и думала, вот-вот она умрет. Она ни совладать с собой не могла, ни сама за собой ухаживать. Просто лежала, где положили, бледная и напуганная, и слабая, и больная, и уверенная, что вот-вот она умрет.