Энтузиаст

Мы помолчали немного. Дидиан всё не возвращалась из душа, а я почему-то представил её плачущей там.

– В конечном итоге, – продолжал Павел, – Она не подошла им по крови, потом ей привесили вину в привороте, потому что «наш мальчик же не мог сам принять такое решение, выбрать такую» или как они обосновывают всё это… Но мы не расставались. Потом она забеременела. Я очень волновался, думал, как теперь быть, где работать, как содержать семью. Но вот что я не сделал тогда, это не сумел поддержать её правильно в эмоциональном плане. Не знаю, плакать что ли надо было с ней или что? Я был холоден, да, но я планировал наше будущее и был занят этими мыслями. Потом был выкидыш. Знаешь, нам не объясняют эти вещи про первую беременность, тем более в смешанном браке, что это бывает часто. Чужеродный объект в теле, тело сопротивляется и всё такое. В итоге родня пыталась и почти убедила меня, что это обман. А она решила, что это знак. И началось…

Позже, я всё равно сделал ей предложение. Мы были помолвлены и счастливы, но я предчувствовал, что есть опасность. Дело дошло до введения Диди в семью, и тут началась эта эпопея из скандалов, споров и прочей ужасной дикости. Мой отец даже бросался такими выражениями, что готов убить и сесть в тюрьму, лишь бы не было этого брака. А он человек и вправду горячий. В итоге мы расставались, потом сходились, потом снова расставались, но мы не могли друг без друга, мы всегда чувствовали возможность вернуться, поэтому и вели себя как засранцы. Последние штрихи в картину развала мы привносили сами, без помощи со стороны.

Потом Диди уехала в Париж на стажировку. А потом к своим родственникам в Монт-Доре. И всё.

Прошло время, она стала писать мне письма. Сначала как старому другу, потом, вдруг, призналась, что всё ещё любит, что хранила верность и всё такое. Мы переписывались, и я наслаждался даже этой любовью, в словах, она давала мне силы и надежды, но… В конце концов, женщинам нельзя давать волю думать, иначе они всё испортят. Всё у неё снова стало сложно и непонятно, я ревновал, и по глупости лишился её прежнего уважения. А когда женщина не уважает тебя, то и ничего не выйдет. Она снова ушла.

– Но она здесь, с тобой. Как так вышло?

– Сам не знаю. – Павел поёрзал и встал – Вдруг приехала. Без ожиданий, надежд и планов. Наверное, если бы её не выперли из Франции, этого бы не было, но что случилось, то случилось. Знаешь, мы пережили гораздо больше, чем я могу рассказать тебе.

– Понимаю.

– И я почти всегда был виноват. Хотя это фишка наверное всех женщин. Мужчина виноват. Как бы там ни было, от меня она много настрадалась. Слишком много.

– И всё-таки вы вместе.

– Пока да. Судьба, наверное, такая.

Налили, выпили. Налили ещё. Тут, наконец, пришла Дидиан, свежая, тёплая и чистая во всех отношениях. Женщина после принятия ванны – это ни с чем несравнимая красота и прелесть. Завидую Павлу, потому что в его глазах она сейчас вообще подобна Елене, повиннице Троянской войны.

– Почему мы так цепляемся за культуру и кровь? – мне вдруг стало интересно продолжать разбирать то, что он лишь зацепил краем.

– Все культуры и религии – это отвлечение от смерти. Но в смерти спасение. Националистические движения – это страх ребёнка, у которого отняли любимую игрушку. Понимаешь, каждая форма жизни на Земле стремиться не к развитию, а к бессмертию себя в той форме, в которой уже существует. Культура, народная культура – это сохранение апробированных способов бытия, это способ избегания смерти. Но смерть неумолима. Она придёт, готовы мы или нет, придёт, чтобы расчистить от нас путь следующим. И сейчас культуры не готовят к смерти, а отвлекают от неё. И заметь, – от эмоций и волнения Павел стал шагать по комнате, – сейчас ратуют за народную музыку, но возрождается она где? В музеях и на сцене. Всё извращается. Народная культура – это просто часть масс-медиа, не больше. Это ниша в потребительской культуре. А религия? Она была духовным ядром культуры, а власть – просто культурным феноменом, и что в итоге? Теперь всё это инструменты. Всё извращено.

– Вот за такие разговорчики тебя и сфотали полицейские – я свёл в шутку, потому что рассуждения Павла специфичны, и мне ещё нужно было понять это так, как он. Не додумывать, а понять. 

 – А воспитание детей? – Павел продолжал о своём – Какая к чёрту генетика и смешанность! Если ребёнок смог появиться на свет, значит так и должно было быть! Воспитание… Если кто волнуется о воспитании, или ищет идеальные способы воспитания, идеальные факторы его рождения, то тот не готов быть родителем. Ребёнок будет смотреть на нас. И это его воспитует.

– Во что ты веришь, Павел? – неожиданно для самого себя спросил я.

– Я верю, что люди откажутся от лжи. Тогда мы оторвёмся от груза и сможем свободно парить по просторам Вселенной. Человечество сможет жить среди звёзд. Не осваивать, нет, но примириться с ними. Сколько технологий уже открытых придут к нам, когда мы отринем князей и направимся к Царю! Единственному законному царю всех царств. Сколько тайн будут освещены светом, и даже те тайны, что Космос подобен Преисподней, что он ею и является и наполнен смертью и гневливыми духами.

Но освободившийся ото лжи Человек будет ими не убиваем, а очищаем. Испытания проведут человечество на высшую ступень возможного, поселив там, где ему и необходимо быть. Никто из людей никогда не станет равным Богу, но всякий из живущих в это будущее прекрасное время будет Богом. Потому что не будет разницы между тобой или мной, между букашкой и созвездием. Всё будет на своём месте, и всё должно иметь равную ценность. Ведь не отрубаем же мы себе мизинец потому, что он слабее большого пальца! Люди сейчас строят гражданское общество, но оно – бред, потому что его граждане только люди. Нет, в обществе будущего гражданами будут все. И жизнь будет признана в камне, права в самой последней букашке, свобода – в каждом вздохе.