Страница 84 из 86
Часть девятнадцатая.
О последнем пристанище, о долгожданной встрече и о возвращении домой.
Мой последний владелец полностью поправил здоровье, а возлюбленная в странном голубом пальто продолжала навещать его каждый день и шутить в привычной для себя манере, даже с каким–то особым умилением в голосе. Он готовил ей диетические обеды и заплетал дикий своенравный веер волос в тугую косу. И она призналась однажды, что так ей стало удобнее работать. Эта застенчивая парочка, наконец–то, обрела счастье, умиротворение и защиту друг в друге.
Я же, Ваша покорная рассказчица и путешественница, была удостоена почётного места в самом центре выставочного зала кукол. Словно сказочная королевна, вечно дремлющая, но всевидящая сквозь сонную пелену, старая кукла гордо покоилась в золочёном кресле. Игрушечным соседкам слева и справа безумно не нравились, их даже возмущали мои привилегии.
Вокруг моего "трона" стояли, сидели и даже лежали тысячи разнообразнейших кукол: безумно красивых, слегка чудаковатых и откровенно странных. Но каждая из них была примечательна по–своему и знала множество историй, однако ни одна не баловала меня своим расположением, вероятно ощущая себя дополнением инсталляции – украшающей свитой – а не изюминкой представления. Я же так не считала: все мы были равны, и все мы прошли долгий путь. Обитатели зала не хотели говорить со мной, игнорировали и, как только я пыталась начать беседу, волна кукольных голосков тут же стихала и возмущённым гулом перекатывалась в другой конец нашего пристанища. Затем меня настигали недовольные, надменные, косые взгляды пары тысяч стеклянных или нарисованных глазок. Впрочем, подобное обстоятельство было не столь уж важно: игрушечные соседки невыносимо галдели, и порой было невозможно разобрать даже слова. Оказывается, куклы – те ещё трещотки и сплетницы.
Однажды с десяток кукол, расположенных обособленным, чинным собранием затеяли пылкий спор – нет, грандиозный скандал. Они пререкались, грубили, даже обзывались, надрывая звенящие голосочки, и доказывали друг другу, что каждая из них являлась первой куклой мастера, а, следовательно, прародительницей редкой кукольной серии и что всех творений создателя лепили по её образу и подобию. Это были мои сёстры. Я узнала их по особым чертам, по чёткому, узнаваемому умению мастера, но, честно говоря, меня совершенно не радовало такое родство. Они мерялись формами, легендами и правильностью клейма. Я больше не смогла терпеть эту пустую возню, глупость и надменность и решила покончить с нарастающей ахинеей. Все они ошибались.
– Я – первая кукла мастера.
– Ты лжёшь! У тебя и клейма–то нет! – сёстры рассмеялись мне в лицо. – Врушка и выскочка! Нет, вы слышите, какую чушь она несёт?!
Всё было верно. Общая неприязнь имеет удивительное свойство сплотить разрозненных участников конфликта.
– Я никому не позволю над собой смеяться! А вы, глупые, чванливые, самодовольные фарфоровые дуры, послушайте! Вот, что я вам скажу. Разве уже столь важно, с кого всё началось? Сотня лет пролетела, и от нашего возлюбленного мастера осталась лишь кучка пепла – участь любого человека на этой земле. Внимайте моим словам: я – первая кукла мастера – пусть не единственная, но первая, и потому нет на мне никакого клейма, и я в нём не нуждаюсь и вовсе, чтоб помнить, кто я есть на самом деле. Поэтому я хочу остаться в сумерках старой истории о мастере и его детях до конца времён, да, покоясь в забвении и предаваясь воспоминаниям. Я дочь мастера, заблудшая, покинутая и одинокая, ни в плоти, ни в крови: всего лишь застывшая навечно в хрупком фарфоре. Я помню всё, что было однажды. Я вижу всё, что будет однажды. Я исполняю своё предназначение и проживаю новые жизни с каждым новым владельцем. Я летописец человеческих судеб, и, встретив нового господина, уже ожидаю следующего. И ни одна история, поведанная мне когда–либо в радости или в печали, отныне не будет забыта. Такова моя миссия. Таково было желание мастера.
Со дня моего весомого, обличительного монолога прошло много времени – не сосчитать сколько, особенно, когда нет настенных часов. Мои соседи и сёстры так и не пропиталась ко мне симпатией, но стали относиться с холодным почтением. И то и дело то в одном зале, то в другом по сей день пробегает любопытный шепоток, иногда учтиво тихие споры о том, являюсь ли я действительно первой куклой мастера, ведь уж больно я не вписалась в общую картину идеального первородного создания. В остальном всё довольно хорошо: я снова красива и радую глаз редких посетителей кукольного зала, занимаясь своими привычными занятиями – наблюдением и развлечением зевак. Правда, приходят почему–то взрослые люди. Вероятно, дети потеряли интерес к обычным игрушкам. Мир за стенами музея продолжает стремительно меняться, а я не вижу этого и больше не слышу человеческих историй из–за плотного слоя стекла, только иногда отрывистые, едва различимые диалоги случайных гостей. Тогда я сама додумываю начало, конец, а порой и середину этих кратких зарисовок. Но чаще всего я вспоминаю моё путешествие длиною в век и понимаю, что скопила огромное количество чудесных чужих историй, которые никогда не будут забыты, которые бесконечно будут повторяться и жить столько, сколько и я.
Но как–то раз, в один чудесный светлый день, случилось нечто волшебное, непостижимое и так давно ожидаемое. Это удивительное событие выбило из равновесия мой привычный устоявшийся музейно–кукольный мирок. В наш зал внесли ещё одну очаровательную куклу – фарфорового мальчишку с безумно дерзкими, немного грустными глазами. Едва соприкоснувшись взглядом, мы тут же поняли, нет, вспомнили, кем были мы, и кем являемся сейчас. Мы, наконец–то, нашли друг друга, но главное – узнали, ведь наш фарфор необычайно тонок, но прочно было то, что спрятано внутри, а выражение наших лиц говорило об одном. Фарфорового мальчишку посадили рядом, а его голову положили мне на плечо.