Страница 6 из 86
- Ну, что ж, - вздохнула она. - Мне будет тебя отчасти не хватать. Станет слегка скучнее. Желаю, чтобы твоя дорога была длинна, мучительна, и прямиком в Ад, нелепая глупая уродина!
Сестрёнка шаловливо хмыкнула ещё разок, приподнялась, отряхнула белое платье и дерзко швырнула два шипастых розовых стебля, голых и ссохшихся, без цветочных головок. Конечно, после эдакой вульгарной выходки все присутствующие пребывали в замешательстве и косо поглядывали на отца. А потом по городу пробежал шепоток ехидных сплетен. Но это уже не имело никакого значения.
Прошёл год, незаметно и молниеносно. Воспоминания того печального события поблекли в памяти, и жизнь вернулась на круги своя. Но только без меня: с того дня я навсегда был вычеркнут из круговорота дней, и не было мне покоя. Я ушёл из отчего дома, затерялся где-то за городом. Я пил, не просыхая, любую жуткую дрянь, что находилась, непрерывно испытывая душевные муки и горечь, разъедавшую моё усталое сердце. Это чувство пустоты невозможно передать словами, лишь подметить, а ощутить его в полной мере на себе... не дай Бог никому. И, будучи молодым и полным сил ранее, я зачах и за год превратился в рыхлого, потрёпанного, жалкого пьяницу. Мне казалось, что я остался один против целого мира, того мира, который позабыл девушку, так безмерно и беззаветно любимую мною. Говорят, что время лечит, стирая следы прошлого: так и потускнел её чудный образ в моей памяти, но горечь досады и желание отмщение кровоточили всё сильней с каждым днём. Я не мог обрести покой и смирение и однажды всё же решился свершить возмездие. В тот момент я осознал, что обратной дороги нет: ничего не исправить, но плату свою я получить обязан.
Я выжидал вожделенного часа мести, словно дитя в нетерпеливо-трепетном предвкушении сладкого на десерт.
В день моего 26-летия я, неожиданно для себя, но ожидаемо для всех, вернулся домой. Радости отца не было предела, сестра же наблюдала за мной украдкой с неподдельной радостью и испугом. Домашние тут же накрыли стол, и мы ели-пили, беззаботно болтая и делая вид, что не замечаем удушающего напряжения. И, как и было мной запланировано, я остался заночевать.
Той самой ночью сестра осмелилась постучаться ко мне. Она вошла, бледная и хрупкая, в вышитой белыми цветами сорочке, и неслышно ступая, нет, скорее плывя, походила на привидение. Живость и дерзость нрава выдавали только два тёмных глаза-агата, судорожно поблёскивающие из-под локонов. Она молча приблизилась ко мне и несмело обвила мои плечи тонкими холодными руками. Кружевные рукава тут же игриво защекотали кожу. Она потёрлась крошечным носом о мою распухшую от напряжения шею и внезапно задорно укусила за ухо.
- Братик, если б ты только мог понять, как велика моя радость, моя любовь к тебе... - прошептала она, переместив маленькую головку мне на спину. - Ты - тот единственный на всём белом свете, кто безмерно мне дорог. И когда ты ушёл, мне чудилось, будто ещё чуть-чуть и сердце моё остановится, но теперь ты снова дома, рядом со мной, и думается мне со вчерашнего вечера, что это судьба и ничто не в силах нас разлучить. Мы будем вместе, вот увидишь, пока этот мир существует вокруг нас.
Она говорила так искренне, и, казалось, вот-вот заплачет. Длинные густые ресницы трепетали и вздрагивали, а объятия её были столь крепки и теплы, что не могли лгать. И внезапно мне показалось, что я смог её простить, и стало мне легко и радостно, и любил я свою сестру в то мгновенье всем сердцем столь же сильно и нежно, как раньше. Она, всё ещё прячась за моей спиной, поднесла к губам моим хрустальный бокал с красным вином. Тусклый свет переливался в острых гранях и отражал наши лица, утопающие в алой гуще.
- Давай выпьем, братик, у нас ведь праздник сегодня.
- А не слишком ли ты юна для вина?
- Поверь, дитя может быть грешным настолько, что и за целый век не расплатиться, а он ведь длинный - целых сто лет. Потому бокал вина такая малость, что с лёгкостью затеряется среди остального. Ведь так?
- Ты права. Знаешь, эта тонкая нить, обвивающая сейчас нас, так крепко и больно впивается в душу, разрывая эфирную плоть. Я чувствую её впервые за долгое время.
- Это откровение... Мы слишком погрязли в своих мелких иллюзиях, не могли отделить сокровенно-важное от обыденного, потому её и не чувствовали. Мы ведь всегда были единым целым, а потом разделились и огородились непроницаемой стеной. И я блуждала вокруг той стены, пытаясь и так и этак найти не то, чтобы вход, но хотя бы лаз, что вернуться к тебе. Однако ты прознал про мои намерения и водрузил на стену оружие: что-то наподобие пушек, кованных, металлических и тяжёлых, и ядра иногда пролетали мимо, а иногда и попадали в цель. И бывало так невыносимо больно, что сложно вздохнуть, но я продолжала стоять у кромки стены, потому что не хотела никуда уходить. Но однажды появилась твоя жена на той стороне, ты показал мне её, выстрелив на поражение. С тех пор я была уж не в силах подняться.
- Признайся, ты ведь ревновала?
- Да, я утопала в этом вязком беспросветном чувстве, разъедаемая сомнениями и отчаянием и всё время задавалась вопросами, не понимая, за что ты её полюбил. Так что же в ней было такого особенного, чего не было во мне? Хотя нет, не отвечая, дай мне до конца считать себя лучшей. Потому я люто ненавидела её, понимая, что в чём-то не совершенна. Даже, несмотря на всю мою отчётливо-ясную красоту, где бы мы с ней не появлялись, нас всегда начинали сравнивать. Но разве так можно: мы ведь абсолютно разные! Разве день и ночь можно сравнить?! Но, впрочем, это не так досаждало мне, как осознание того, что в твоих глазах она была единственной. Отчего же ты любил её сильнее? Ведь нас связывала целая жизнь...