Страница 20 из 86
Часть четвёртая.
О лавке старьёвщика.
Следующим, с чем познакомил меня мир, были тусклый густой свет и сморщенные грязные руки незнакомого старика. Сухие, искривлённые, шершавые пальцы походили на клешни, но, тем не менее, он как-то ловко и быстро ими управлялся, и казалось мне, что он видит всё вокруг не глазами, а этими омерзительными длинными пальцами сквозь прикосновения. Он гладил фарфор, обнюхивал длинным крючковатым носом запачкавшееся платье, перебирал спутанные локоны, а затем, ехидно скривившись, лизнул по щеке.
- Какая удивительная работа! Какие тонкие линии! - просиял старик. - Деточка, такое чудное творенье, как ты принесёт мне целое состояние! Куколки из фарфора нынче в цене, а та кривая склеенная трещина на бедре пусть более тебя не беспокоит. Я старый матёрый лис в торговле и обязательно должен пренебречь малым изъяном, скрыв его под толщей узоров и кружев.
Он алчно потирал руки, беззвучно загибал пальцы, вероятно подсчитывая в уме, сколько сможет выручить за своё удачное приобретение. Придя к выводу, что ему улыбнулась невероятная удача, старик позвал дочь.
В плохо освещённую, душную, убогую коморку вошла крупная девушка с непропорционально короткой шеей и такими же нескладными огромными мясистыми ладонями. Лицо её не выражало никаких мыслей или эмоций, глаза бессмысленно переплывали из одной точки в другую, а выцветшее платье зияло сальными пятнами. Хоть она и была молода, но источала невыносимый запах ветхости.
- Доченька, сшей-ка этой милой куколке новое платье из того блестящего чёрного шёлка, коим расплатилась вчера за долги вдова из соседнего дома.
- Да, папенька, будет сделано, - в знак согласия девушка приоткрыла рот и обнажила прогнившие зубы.
Она лихо подхватила меня на руки, будто перьевую подушку и отнесла к себе в комнату, такую же грязную и затхлую, как и всё в этом доме. Усадив меня на стол, кишащий термитами, она сняла мерки и принялась шить.
- Можно... Можно мне поговорить с тобой? - начала она. - Я совсем ведь одна, всегда в делах, что поручает папенька, и поговорить даже не с кем, - голос её был лучистым и звонким и совсем не соответствовал отталкивающей внешности. - Я ведь дочь старьёвщика и проходимца и надежд особых давно не питаю. Но ты не бойся, ты здесь надолго не задержишься, обязательно попадёшь в богатый и светлый дом. Папенька заломит такую цену, что позволить себе тебя сможет только очень состоятельный господин. Тебе придумают невероятную легенду, чтобы оправдать такое количество монет, возможно даже, что ты была любимой куклой Марии-Антуанетты, и королева не разлучалась с тобой с самого рождения и до последней прогулки к эшафоту. Однако если уж быть вовсе честной, мне бы очень хотелось оставить такую прелестницу у себя, но кто я такая? У меня никогда не было таких изумительных вещиц.
Девушка загрустила на миг, отвлеклась и уколола палец. Она слизнула капельку крови и продолжила, я же подумала о том, что славно в этот раз вышло с чёрным платьем, на нём не будет видно густых красных пятен крови.
- Ах, ни капельки не больно, чудно как! А хочешь, я открою тебе секрет? Да, и у меня есть тайна, только вот до тебя рассказать её было некому. Так вот, послушай... Скоро возвращается мой возлюбленный, мой ненаглядный, и привезёт с собой полные сундуки монет! Так много, что хватит откупиться от папеньки, и лекарю заплатить за новые зубы, и на свадебный пир, и на беззаботную безбедную жизнь с моим милым! Я вся уж извелась от ожидания, но осталось перетерпеть такую малость - всего-то одну луну до счастья! И будет мне крепкая семья, красивые вещи и вкусные яства! - она дышала так часто, была столь вдохновенной во время рассказа, что глаза её ожили и приобрели осмысленное выражение, словно глядела она в иной прекрасный мир там, за стенами этой ненавистной коморки. Но в какой-то момент взгляд её вновь потускнел и потерял лучи жизни. - Я ненавижу его...Своего отца...Возненавидела! А ведь прежде у нас была счастливая семья, уютный домик и процветающая сувенирная лавка. Мне было всего девять лет, запах маминых пирогов казался волшебным, а небо - вечно голубым, отец разыскивал чудные редкие вещицы и с упоением трудился в нашем деле, я же дни напролёт шила куклам наряды, радостно помогала по дому и готовила вкуснейший лимонад. Но однажды, то утро мне не забыть никогда, всё резко исчезло. Был погожий осенний денёк, когда солнце ещё ласкает золотыми лучами, и, хотя лето позади, до первых снегов далеко. Матушка взбивала тесто, переговариваясь с нашим обленившимся котом, кот что-то мурлыкал в ответ и нехотя переваливался с одного массивного мохнатого бока на другой. Но слова резко оборвались, пробежались по стенам затухающим эхом и исчезли, словно тугая струна, словно детство, которое отобрали. Мама неожиданно рьяно закашлялась, пыталась судорожно вздохнуть, и как-то болезненно ссутулившись, послала меня за водой. Когда я впопыхах юркнула в кухню, там всё ещё царило это молчаливое оборвавшееся нечто, а она только испуганно смотрела на алые капельки, въевшиеся в кружевной рукав. Как оказалось позже, то была чахотка, свирепствующая в наших краях. Она, медленно смакуя, пожирала своих жертв, и спасение от неё казалось невозможным. Мы пытались, как могли: отец продал весь товар почти за бесценок, кое-что было накоплено, так что мы смогли раздобыть и лучшего лекаря, и лекарство. И, казалось, надежда не покидала нас, однако всё без толку: матушка продолжала слабеть, а отец специально или нет, теперь уж и не скажешь, попрекал её в нашем случившемся разорении, и что она была неосторожна в общении с покупателями или соседками, так и подхватила смертельный недуг. Матери вскоре не стало, она зачахла за полгода, слегла и уж более не поднялась. Тогда я и возненавидела отца - измождённый поисками денег, долгами и векселями, он пожелал в сердцах, чтобы всё поскорее закончилось. Мама стала ему обузой, плечи отяжелели, когда окрыляющая их надежда исчезла. И матушка чувствовала это напряжение, а порой и слышала лично краем уха, тогда она и перестала бороться и отдала себя полностью на волю беспощадной чахотки. С тех пор, изо дня в день, я просыпаюсь и засыпаю с твёрдой уверенностью, что не пожелай этого отец тогда, всё случилось бы по-другому. И запах пирогов вперемешку с невнятным мурлыканьем ленивого кота, как и прежде, заманивал бы в кухню, а наш уютный домик не превратился бы в ветхую зловонную лачугу, и любимая всеми горожанами подарочная лавчонка - в хламовник - безнадёжную обитель старых и забытых вещей. Поначалу новое пристрастие отца было не так заметно, но с каждым годом он всё более алчно и злобно продолжал копить деньги. "Копить-копить-копить", - повторял он днями напролёт, и эти слова до сих пор отзываются гулким эхом в моих ушах. Только теперь, спустя много лет, я понимаю, что таким образом он пытается искупить свою случайную вину и воскресить маму, когда соберётся нужная сумма. Но у этой суммы нет обозначения, она - бесконечна, сколько ни заработай, всегда будет недостаточно.