Страница 2 из 86
Часть первая.
О мастере.
В тот пасмурный, сырой вечер мастер, который создал меня, был пьян и пребывал в абсолютном беспамятстве. У него случилось непоправимое горе: его возлюбленная дочь умерла. А он так беззаветно и трепетно любил её, что не смог смириться с горькой утратой и решил, что так или иначе, но она всегда будет жить в отчем доме. Вот тогда он и смастерил меня по её образу и подобию.
Он вставил мне в глазницы два тёмных мерцающих самоцвета и сшил мягкий, струящийся каштановый паричок из её остриженных локонов. Так я сохранила её запах. Бледные фарфоровые щёчки мастер окропил коралловым румянцем, а чуть ниже, над острым подбородком, нарисовал круглые алые губки бантиком. Так они застыли в вечной улыбке. Он желал, чтобы его дочь всегда улыбалась.
Когда мастер придавал моей груди форму из липкого, вязкого, податливого фарфора, маленькая переливающаяся жемчужина скатилась с полки и упала прямиком внутрь. Мой создатель так и не смог достать этот перламутровый гладкий шар и, расстроившись, пробормотал невнятно, что из-за такого маленького морского кусочка я никогда не обрету свободу, как и она.
Говорили, что дочь мастера была невероятно красива. Одни отзывались о ней, как о светлом, невесомом и добродетельном ангеле, другие - как о злобном, жадном и беспощадном дьяволе. Снаружи она была светом, изнутри же всё поглощала её бездонная тьма. Говорили, что она была капризной, распутной и подлой и не знала, что такое честь, любовь и почтение, но мастер любил дочь больше жизни, ведь она было его лучшим и прекраснейшим творением, а я становилась всего лишь её неумелой обездвиженной копией.
К рассвету следующего дня мастер завершил своё новое произведение. Так я была рождена из вязкой фарфоровой массы, редких камней и человеческих волос и крещена невыносимой болью, отчаяньем и безысходностью.
- Ты прекрасна... - прошептал мастер, пальцами прикрыв флиртующие кукольные глаза. - Спи... Ты не будешь бодрствовать днём. Дневные дети слишком безлики и озабоченны чужим, чтобы понять и смириться с неповторимой красотой моей дочери. Твой мерцающий взгляд будет сиять только ночью, для твоего покорного измученного отца и создателя.
Мне было всё равно: разве куклы умеют спать? Но мастер хотел, чтобы я спала, поэтому с каждым новым рассветом он закрывал мне глаза. Я продолжала сидеть все дни напролёт и казалась умиротворённо спящей, но с каждой новой звездой после заката наблюдала за ужасными чудовищами, пирующими в соседних окнах. Они прятались среди теней, меняли форму и оттенки, переливались, сливались воедино и снова разделялись. Они притворялись людьми, скажем, добрыми самаритянами, заморскими гостями или добросердечными семьянинами, но всё равно оставались чудовищами.