Страница 2 из 3
Вывалили мы на прогулку всей гурьбой, стоял зимний морозец, снега навалило много. У меня была подружка Анечка, с которой я уселся рисовать узоры прямо на снегу. Черт меня дернул изобразить тот же знак, что мы все видели на шкафу, ведь интересно, что же будет дальше. А дальше было неожиданное появление Екатерины Григорьевны с тыла с криками: «понятно теперь, кто на шкафу это нарисовал». Мое сердце просто ушло в пятки, я думал, что после такого преступления мне точно не жить. Своими сапогами той же фирмы «Заря» она остервенело стрела мои художества, меня силой посадила на веранду, и сказала: «Все, ехидна, доигрался ты!».
Я понимал, что не отмажусь, хотя в голове крутились версии, что это была попытка нарисовать окошко домика, и я просто не успел закончить рисунок. Ощущение духа НКВД, судейских троек и неминуемого расстрела, без права обжалования, я тогда почувствовал в полной мере, даже теоретически не предполагая, что это такое. Пока я сидел на веранде, презираемый всеми, я задавался вопросом, зачем я это нарисовал, ведь говорили же нельзя ни при каких обстоятельствах, вляпался на ровном месте. В конце того тяжелейшего дня, то ли Екатерина Григорьевна забыла, то ли момента подходящего не было, но мой папа, пришедший меня забирать, об этом инциденте не узнал. Тогда меня очень удачно пронесло, хоть я и попрощался с собственной жизнью.
Детский сад я не любил и всячески мечтал о школе. Как-то из сада меня забирал старший брат и, по пути домой, я попросил его, чтобы школьный рюкзак нес я, дабы все вокруг думали, что я уже школьник. Брат с огромным удовольствием передал мне свой тяжеленный багаж, плотно забитый учебниками. Тащил я это до дома, изнемогая от мышечной боли и пытаясь вглядываться в лица редких прохожих, что встречались на нашем пути. Надо ли пояснять, что никто не оценил мой порыв, собственно, даже и не обратив никакого внимание на малолетнего глупыша.
Годы шли, настал момент прощаться с садом и фотографироваться на общей фотографии. Нас расставили в ряды, Екатерину Григорьевну разместили в самом центре. Все прошло, как по маслу, без лишних оскорблений и ударов по копчику. Если бы не один момент: пачку фотографий, групповых и индивидуальных, выдали Екатерине Григорьевне, чтобы она их вклеила в красную папку каждому из детей, задумка была сделать что-то типа диплома. Работа у Екатерины Григорьевны не задалась: фотобумага, на которой отпечатали фотографии оказалась загнутой по бокам. Она пыталась и так наляпать и сяк, силикатный клей предательски налипал на пальцах, что оставляло следы на фотографиях и видно было, что она жутко нервничает. В итоге она обратилась к нам: «Я должна сходить и забрать кастрюлю с вашими помоями, которые вы будете есть на обед, к столу никто не подходит и ничего не трогает, иначе наказания не избежать». И ушла. Я, самонадеянно полагая, что у меня есть минут пять, просто привстал с детского стульчика, чтобы разглядеть, что ж там у нее не клеится, даже в мыслях не имея подходить к этой аномальной зоне близко и, уж тем более, не собираясь что-либо там трогать. Повернув в голову, я увидел Екатерину Григорьевну с кастрюлей с нашими помоями на обед. Она взглянула на меня своим пугающим взглядом прямо на ходу, я сделал вид, что встал вынужденно, чтобы поправить колготки, она проследовала на кухню, чтобы поставить кастрюлю. Я на какой-то момент даже подумал, что пронесло, хотя тот разъяренный взгляд не сулил ничего хорошего. Разумеется, я ошибся, она подлетела ко мне, схватила за грудки, и как начала трепать, я думал мозги просто вылезут в виде жижи из ушей, перегрузки я тогда почувствовал космические. В вину меня вменялось, что я не послушался, а она говорила, а я встал, чем заслужил экзекуцию.
При прочтении у читателя возникнет закономерный вопрос, а что она всегда психопатично вела себя? У меня были мои детские наблюдений, дающие основания полагать, что не всегда. Один раз мама пришла забрать меня пораньше, во время тихого часа. Екатерина Григорьевна была добра как никогда, называла маму по имени, что очень располагало к себе, рассказывала, как все замечательно в саду и группе, как ей нравится ее работа и как она любит детей. Я спросил у мамы, могу ли я забрать понравившуюся игрушку, на что Екатерина Григорьевна, не дожидаясь реакции мамы выпалила: «конечно, бери!» Честное слово у меня был разрыв шаблона, я полагал, что ее подменили, что не может человек одновременно явно нас всех ненавидеть и проявлять такую безграничную доброту. О характерном для таких абьюзеров двуличии, я, разумеется, не знал, и даже не догадывался.
Хотя, детские наблюдения о том, что люди бывают с двойным дном, отчетливо засели в моей памяти. На последнем дне в родном саду в форме выпускного утренника, Екатерина Григорьевна, сидела на детском стульчике среди нас, как назло, прямо радом со мной. В процессе стихов и благодарственных речей, я заметил, что у нее льются слезы прямо градом. Она даже попросила у меня носовой платок, который мне мама бережливо положила в кармашек. Я отчетливо помню, что тогда ни разу не поверил ее слезам, мне показалось, что все наиграно и по счастью, этот адский утренник закончится, и я ее больше никогда не увижу. Надо ли пояснять, что носовой платок так и не вернулся обратно, хоть и я и пожаловался маме, которая не стала этот вопрос поднимать.
Екатерина Григорьевна – это несчастный человек, одинокий, неустроенный жизни, воспитывающая одна сына, из которого толком ничего не получилось. Позднее я узнал, что Саша стал злоупотреблять спиртным, с трудом закончил 9 классов и стал зарабатывать на жизнь, копая могилы на кладбище, тут же пропивая свои более чем скромные доходы. Наверное, корни ее оскотинивания находятся в этой плоскости, что, разумеется, не оправдывает ее жестокости по отношению к детям, которые не в состоянии ответить и даже толком пожаловаться родителям. Я не знаю откуда, но в моем сознании было отчетливое понимание того, что воспитатель всегда прав, даже когда бьет по копчику деревяным тапком и обзываясь обидными словами. Только спустя годы, уже учась в школе, я смог рассказать маме, как со мной и всеми нами обращалась Екатерина Григорьевна. Мама только спросила с горьким сожалением: «почему ты мне об этом не сказал раньше?»
Интересуйтесь у своих детей, как у них дела, никто ли их не обижает, задавайте прямые вопросы, не проявляют ли агрессию воспитатели. Даже если у вас железобетонное впечатление, что все в порядке, когда вы отдаете и забираете ребенка, очень часто бывает, что промежуток в 8 часов превращается для вашего малыша в каждодневный ад, состоящего из насилия психологического и физического. Ваш ребенок не может самостоятельно оценить правильность и справедливость всего происходящего, поэтому сделайте все возможное, чтобы контролировать процесс, даже в момент, когда вас нет рядом. Иначе, будет поздно и вам останется сокрушаться и сожалеть.
Глава 2. Начальная школа и учительница первая моя
Итак, мои страдания в саду были завершены, и я пошел в первый класс в 1988 году. Так получилось, что я родился в конце года, в ноябре, и начал свое 10-летние путешествие с 6 лет, будучи самым мелким в классе, беззубым и самым слабым. Мои родители провели большую подготовительную работу со мной, мама сказала, чтобы я непременно сел за первую парту, полвечера мы обсуждали, как нам лучше этого добиться. Сказать, что я переживал – ничего не сказать, я полночи не спал, рисуя себе картины, как меня затопчет толпа и все 10 лет я просижу «на камчатке» без права приближения к знаниям.
Утром, облаченный в школьную форму, с букетом цветов и ранцем за плечами, я с родителями выдвинулся к школе. Папа бегал вокруг с фотоаппаратом, чтобы запечатлеть этот трогательный момент, мама полными глазами слез, сдерживая себя, чтобы не разрыдаться, смотрела на все происходящее чуть поодаль, как я стою среди своих новых одноклассников под табличкой 1 класс «В». Мое и мамино напряжение, да и, собственно, неизвестность сказались самым негативным образом: я разрыдался. Моя первая учительница Шамраева Любовь Ивановна, подошла ко мне, спросила в чем дело, я ответил, что хочу на первую парту, но боюсь, что мне туда не попасть с этой толпой желающих. Она меня приобняла и сообщила, что все будет хорошо, и она лично проконтролирует, чтобы я сел именно на первую парту. Так в итоге и получилось!