Страница 9 из 20
– Окно я закрою. А вот глаз нужно осмотреть.
– Вы очень упрямая.
– Мы уже начинаем понимать друг друга. – Я занималась покрывалом, слушая его голос.
– Как вам будет угодно.
Возникла короткая пауза, потом я вновь принялась за постель.
– Я уступила вам половину. Вы тоже могли бы уступить мне половину ваших объяснений.
– Мисс Мак-Кари, половина – это и есть объяснение целиком. Но чтобы вы спокойно спали этой ночью, я скажу: как только вы вошли сюда в первый раз, я услышал, как ваши пальцы теребят платок, а в голосе вашем слышалась легкая хрипотца – так бывает у человека, которого душили, и последствия удушения еще не прошли. Запах рома и дегтя на вашем платье и гораздо более легкий запах хорошего красного вина в ваших волосах. Ужин тет-а-тет. Присутствие третьих лиц исключается попыткой удушения. Интимная обстановка. А если женщина, подобная вам, состоит в близких отношениях с подобным субъектом, это может означать только одно: она слишком низко себя ценит.
– Нет… Все это вот так вывести невозможно… – простонала я.
– Еще раз прошу вас не плакать над ковром. Пожалуйста.
Я вытерла слезы и сошла с ковра.
– Никто не может… узнать все это, просто посмотрев на человека! – не сдавалась я.
– Вам нравится театр? – неожиданно спросил мой головастый пациент.
– Ну конечно, кому же он не нравится? – Вопрос застал меня врасплох.
– Мне.
– Вам не нравится театр?
– Да.
– А при чем тут все, что мы обсуждали?
– Если вы перестанете засыпать меня вопросами, я сумею объяснить.
Я замолчала, борясь с раздражением. Голосок продолжал вещать:
– В театре все сидят и наблюдают за спектаклем. Я делаю то же самое, но мой спектакль – это люди. Ясно, что вы меня не понимаете.
Я действительно его не понимала. Единственное, что я поняла, – это что он догадался обо всех моих несчастьях, просто на меня посмотрев, и от этого я вновь разрыдалась.
– Если это вас утешит, знайте: я тоже не понимаю, почему женщины плачут по всякому поводу, – признал голос из кресла.
Я решила ответить резко:
– Потому что не в наших привычках бить и унижать других, когда мы сердимся, не в наших правилах так вот в лицо выкладывать интимные подробности…
Мистер Икс ничего не ответил. Я воспользовалась паузой, чтобы закрыть окно.
– Доброй ночи, мис… – Обернувшись, я застыла как вкопанная.
Кресло было пусто.
На секунду я подумала, что мой пансионер улетучился, как призрак. Однако он просто лежал на своей кровати, на спине.
– Вы не приняли свой лауданум, – напомнила я, заметив нетронутый стакан.
– Я в нем не нуждаюсь. Беседы с вами обладают снотворным эффектом.
– Спасибо.
По выражению его лица я догадалась, что таково его представление о шутках. Определенно, что-то привело мистера Икс в хорошее настроение.
– Доброй ночи, мисс Мак-Кари. Теперь мне пора спать. Завтра у меня ранний подъем.
Так он и поступил: когда я подошла ближе, мой пансионер ровно дышал с закрытыми глазами. Как будто погасил свет и сразу же вышел из комнаты.
Я тоже вышла, погасив лампу.
Вот только мне в моей каморке никак не удавалось заснуть, несмотря на усталость после суматохи первого дня в Кларендоне. Какой странный человек, думала я, никогда прежде таких не встречала, ни сумасшедших, ни нормальных.
В конце концов, я, наверно, все-таки заснула, потому что театр сновидений заработал со всей яркостью. Я увидела Роберта в кресле с высокой спинкой, а рядом с ним – миссис Мюррей с широкой лучезарной улыбкой.
– Он чего-то дожидается, – раз за разом повторяла старушка.
Конец карьеры Элмера Хатчинса
Финалы некоторых сцен нас изнуряют.
Элмер не знает, где он. Откровенно говоря, его это и не беспокоит.
Потому что, где бы он ни находился, тут есть ОНА.
Элмеру хочется плакать, смеяться, выплеснуться в оргазме – в его-то шестьдесят четыре года.
Поначалу он считал, что видит сон. Но нет: эти бедра, эта шелковистая кожа, как у спелого плода, эти упругие мышцы… Она совсем молоденькая, но это лучшее существо женского пола, с которым ему доводилось иметь дело в своей жизни.
Каковых, оговоримся сразу, было не так уж и много. Потому что жизнь Элмера Хатчинса – одна из заранее «предначертанных»: от деревни к северу от Портсмута, которая, возможно, была стерта с лица земли, когда Элмер ее покинул, до самого портсмутского причала. Работы ему всегда хватало. С его почти шестью с половиной футами роста[4], с его плечами, которые не охватишь никаким объятием, с его невероятной силой, он идеально годился в грузчики. При этом Элмер по натуре был парень приветливый, чуть глуповатый и добродушный. Уже в порту его поколачивали ребята намного более хилые и низкорослые – единственно потому, что Элмер не видел причин отвечать ударом на удар и терпеливо сносил любую трепку. Однако нашлись и такие, кто причинил ему гораздо больший вред: познакомили с алкоголем и понуждали к выпивке. Пьяный Элмер вел себя как глупый медведь, и излюбленным развлечением грузчиков стало любоваться, как он покачивается – вроде как танцует, а потом валится навзничь. На этой работе Элмер долго не продержался. «В Святой Марии меня спасли», – говорил он. В приюте ему подобрали новое занятие – или, точнее, разъятие: парню выдавали толстую веревку и он, в компании других бедолаг, своими толстыми пальцами раздергивал ее на волокна – то была вывернутая наизнанку кропотливая работа паука. Потом эти волокна продавались в качестве пакли, а работа сама по себе помогала держать при деле таких, как Элмер, кто и думать ни о чем не мог, кроме темной жидкости в бутылках. Элмер утверждал, что раздергивание веревок спасло ему жизнь, и с тех пор таскал в кармане своих заношенных штанов связку канатных нитей, чтобы никогда не забывать о тех временах. Нитки приносили ему удачу.
А в театре «Милосердие» Элмер открыл в себе еще и талант веселить детей. Его большое тело, его огромная белая борода и густой голосище поначалу пугали ребятню. А потом они хохотали без умолку, когда за этим старым великаном начинали гоняться, когда его колошматили или выгоняли со сцены пинками и палочными ударами, точно громадное улыбающееся пугало. Все происходило примерно так же, как и в порту. Разница состояла в том, что на театре его никто по правде не обижал. И Элмер радовался, видя, как его терзания превращаются в празднество для малышей. Постепенно ему становилось все легче без страшного алкоголя, который только мозги туманит, как он частенько повторял своему юному приятелю, заике Дэнни Уотерсу. «Нету в бутылке ничего хорошего, Дэнни! Погляди, что случилось с Эдвином. Есть и другие способы быть счастливым», – приговаривал он.
И уж конечно, девушка, с которой он сейчас, знает все эти способы.
Девушка – это не бутылка. Это дух, обитающий внутри.
Элмер готов в этом поклясться.
И все же вот что любопытно: Элмер ее не тискает, не прикасается даже кончиками пальцев.
На самом деле – теперь-то он замечает – они даже не находятся рядом.
Элмер знает только, что она здесь. И что он здесь. И она изгибается перед ним, и у него слюна течет из щелей между зубами: такие толстые струи, как нитки пеньки, которые он дергал на своей прежней работе. Каждая капля – удар колокола… и так двенадцать раз.
И тогда Элмер понимает: он сам сделан из веревок. Его кишки, веки, борода, яйца, мозг… Каждая часть его тела изготовлена из крепких переплетенных волокон. Слюна – это способ потянуть за конец одной из веревок, чтобы узел развязался. Элмер постепенно распутывает клубок, стелясь колечками по полу. Это приносит ему такое головокружительное наслаждение, что вскоре, почти без перехода, оно сменяется страхом.
4
6,5 фута – это 198 сантиметров.