Невидимые

– У господина Коховского.

– Как они выглядели?

Бирюлев задумался, представляя темный коридор Старого Леха.

– Отпечатки в пыли.

– А мы пропустили. Где же вы их нашли?

– На втором этаже, у спальни. С краю, – убедительно уточнил Бирюлев.

– Я и впрямь сойду с ума! – с тоской сообщил Червинский. – А они… не показались странными? Что они вам напомнили?

– А вам?

Сыщик посмотрел Бирюлеву в глаза, очевидно, размышляя о чем-то, но вслух произнести не решился.

Вместо того он предложил:

– Не хотите зайти?

***

– Да за что вы нас держите тут, как скот? – причитала крестьянка, встав аккурат напротив стенного оконца. Оно, однако, и не думало открываться. – За что мы так маемся, без вины виноватые?

– Какой сегодня день? – спросила Матрена у маленькой рыжей воровки. Ее привели только вчера – в датах еще не запуталась.

– Воскресный. Десятое, июня месяца.

Прачка покачала головой.

– Ровно неделя прошла.

С тех пор ее вызвали лишь однажды. Спрашивали об убийстве, суля каторгу, а то и повешение. Про дочь, конечно, слушать не стали. А потом вернули – и забыли.

Обычное дело, по словам постояльцев.

– Вот в баню бы, – мечтательно вздохнула Матрена, расчесывая до крови искусанные клопами ноги. 

– Ишь, чего захотела, – расхохотался одноглазый.

Пока наружу вышло лишь четверо. Трое – чтобы отправиться в тюрьму и исправительный дом, а вот про последнего говорили, что на волю.

Каждый раз, когда кого-то звали, Матрена вцеплялась в него мертвой хваткой и просила передать весточку детям. Как правило, ее отпихивали. Но кто-то и соглашался – но только те возвращались обратно.

Выпущенный же не сказал ни да, ни нет. Оставалось надеяться, что на радостях он подобрел и поспешил исполнить волю случайной соседки… Только, по правде, Матрена ни на миг в это не верила. Наверняка счастливчик вовсю хлестал горькую – праздновал избавление, забыв обитателей хлева.

– Угомонись, Татьяна. Не голоси, – попросила Матрена. – Толку с того?

Как оказалось, вовремя вступила. Только крестьянка сделала шаг от двери, чтобы дать отповедь – как та отворилась. Не отклонись она – так зашибли бы. Отойдя подальше, баба тут же передумала спорить.

В хлев бросили очередного – плюгавого, крючконосого, в штопанной засаленной поддевке.

Потирая ушибленное колено, он проковылял к стене, сев рядом с Матреной.

– Э-эх… Проклятущие! – опомнившись, погрозил двери кулаком.

Соседи хмыкнули.

– И ведь не сделал же ничего! На ровном месте схватили – да и приперли сюда!

– Как и все. Да, как и все, – повторила любимую присказку крестьянка.

– Я мимо проходил! Гляжу – дверь открыта. Я и вошел. Отчего не войти?

– Спер что?

– Да когда бы? Оглядеться не успел – как эти за мной следом вломились и сюда привели.

– Ой ли? – недоверчиво усмехнулся одноглазый.

– Да ей-богу! Только наверх забрался. А там прямо в коридоре – висельник! Из крыши прямо свисает! Ну, так я малость и растерялся. А тут – они. 

– Грех какой, – осенила себя крестом крестьянка. – Все-то баре шуткуют, жизнь им не мила.

– Не. Легаши сказали – он не сам. Невидимки, говорят, – объяснил новый. – Те, что богатеев старых потрошат.

– Невидимки? – взвилась Матрена. – Да точно ли?

– Верно-верно. Этот, висельник-то, тоже всякий хлам у себя держал. А то что б я к нему пошел?

– Ох…

Матрена тоже перекрестилась, произнося про себя слова не молитвы о погибшей душе, но благодарности. Ну, сейчас-то тюремщики должны понять, что она не убивала Старого Леха. Может, теперь про нее все-таки вспомнят – и, если не выпустят, так хотя бы наказание определят?

***

Елена не представляла, сколько дней провела в заточении. 

Иногда деревянная крышка колодца поднималась, и она видела небо – свет или тьму. И все. Явно недостаточно, чтобы сутки считать.

Сперва она думала, что умрет: от отчаяния ли, либо задохнется от сырости во влажном, наполненном червями, земляном склепе.