Страница 4 из 165
- Вы хорошо знаете историю Москвы?- вдруг спросил новый начальник. - Нет? Ну, дорогой мой, некрасиво не знать города, в котором живёшь. Москва – чудо что такое. Я её очень люблю, – признался Вильям Яковлевич. – Мой прапрадед называл её градом звёздной судьбы и считал городом, особо отмеченным Небесами.
Ипатов деликатно молчал, боясь задать глупый вопрос и упасть в глазах нового начальника. Тем временем, они проехали водопойную Лубянку[8] и свернули на Охотный ряд. Слева, до Тестова[9], потянулась вереница складов, амбаров и лавок большой московской торговли. Запахло попеременно: то чем-то вкусным, то - тухловатым. Несообразно этим запахам, справа проплыл Большой театр, за ним - Благородное собрание. Когда сворачивали на Тверскую, молодой человек увидел слева часовню Александра Невского[10], торопливо осенил себя крестным знамением и пугливо покосился на спутника. Тот, казалось, не обращал на него никакого внимания и пребывал в созерцательной меланхолии. Извозчичья лошадка тяжело тащилась вверх на горку мимо дома генерал-губернатора. Напротив, через дорогу, за плацем маячила колокольня пожарной части. Дальше шли многоэтажные большие домищи, которые, казалось, для прочности подпирали друг друга. Понятное дело: улица-то главная. На Страстной площади они свернули на Тверской бульвар, и уже совсем скоро извозчик осадил притомившуюся лошадёнку у большого барского дома с кружевными чугунными воротами.
- Как я выяснил, господин Арефьев очень удачно вложил деньги в государственные подряды по строительству Сибирской железной дороги и сейчас очень состоятелен. Посмотрим, что у него стряслось, – заключил Вильям Яковлевич.
Сыщики прошли к красивому полукруглому, в колоннах, подъезду с массивными дубовыми дверями и позвонили. Тотчас вышел расторопный, без заискивания, швейцар и пропустил их в вестибюль. Под пальто у Вильяма Яковлевича обнаружился песочного цвета лёгкий костюм и к нему белый галстук с золотой булавкой в виде головы льва. Александр Прохорович был уже в приличном синем костюме и бледно-голубом галстуке. На его ногах блестели совершенно новые немецкие башмаки.
- Прошу доложить, – сказал визитёр и передал слуге карточку, где было вывязано золотистой печатью:
ВИЛЬЯМ ЯКОВЛЕВИЧ СОБАКИН
частный сыщик
и приписано уже чернилами: «с помощником».
- Прошу покорнейше обождать в гостиной, – склонив голову, сказал человек и рукой указал путь. – Николай Матвеевич тотчас будут.
В комнате, куда их провели, явно угадывалось то благополучие, которое сваливается на человека вдруг, а не с рождения. Помимо привычных старых и устоявшихся вещей, с которыми хозяевам еще жалко расстаться, в ней были дорогие предметы роскоши, купленные от большого достатка и любопытства к новизне.
Через несколько минут к сыщикам вышел озабоченный господин лет сорока пяти, невысокого роста, с тёмными, уже с проседью, волосами, плотный, с открытым приятным лицом и маленькой, клинышком, бородкой. Одет он был в брусничного цвета, ладно сидящий домашний костюм со свободным воротом. Арефьев энергично поздоровался с гостями и пригласил их устроиться на большом полукруглом диване с вычурной золочёной спинкой. А сам, тем временем, внимательно разглядывал известного на Москве человека, о котором в обществе ходили разноречивые толки.
« Говорят умён, талантлив, но заносчив и высокомерен. Хороших родов, воспитан, образован, но сторонится своего круга. Шепчутся, что по звёздам гадать умеет. Есть в кого. Чужой крови в нём много, вот что. Однако – осанист. А глаза-то, глаза какие! – думал Николай Матвеевич. – Этим глазам лет двести, не меньше. Лицо породистое, но зачем-то, прости Господи, начисто выбрито, даже без баков, как у актёришки какого-нибудь. Неприлично».
- Федор Кузьмич рекомендовал вас как самого толкового и компетентного человека в такого рода делах.
- Федор Кузьмич, по доброте своей, преувеличивает мои достоинства, но, чем смогу - попробую помочь, – любезно ответил Собакин.
- Анастасия Дмитриевна – моя племянница, почти что дочь, девятнадцати лет, – начал Арефьев, – позавчера вечером поехала тут рядом, рукой подать, в Страстной монастырь на вечернюю службу и не вернулась. Ждали всю ночь и почти весь вчерашний день. Я, конечно, разослал своих людей на поиски, но - безрезультатно. Вчера вечером сам поехал к Рушникову - мы с ним давние хорошие знакомые. Федор Кузьмич предложил обратиться к вам. Дело в том, что совсем скоро, на Красную горку[11], у моей племянницы назначена свадьба с Алексеем Григорьевичем Мелецким. О том, что Анастасия пропала, он пока ничего не знает и огласка гм… крайне не желательна. Это может скомпрометировать девушку накануне свадьбы.
- А если с ней случилось несчастье? – удивился Вильям Яковлевич.
- Надеюсь, что нет. Видите ццли, моя племянница имеет гм… несколько эксцентрический характер. Такие гм… неприятности с ней, к сожалению, уже случались.
- А именно?
- Анастасия с детских лет потеряла родителей. Это был мой родной брат с супругой. Оба они погибли заграницей, в одночасье, при внезапном сходе лавины во время их путешествия по швейцарским Альпам. Девочка после такого удара стала особенно нервной, ну, и позволяла себе иногда некоторую вольность. Она и при живых-то родителях часто пряталась в доме, да так, что её часами не могли найти. Затаится и сидит где-нибудь в чулане или платяном шкафу. Чуть что не по ней: убегала из дома пешком, в чём была, к своей тётке – нашей с братом старшей сестре, что живёт неподалёку, на Петровке. Всё это случалось из-за того, что ей не уступили в каком-нибудь безрассудном требовании. Такой уж у неё характер! До сих пор она часто пререкается со своей другой тёткой – родной сестрой её матери, которая живёт с нами и помогает воспитывать племянницу с тех пор, как девочка осиротела. Росла она, что называется, хлопотно. Вот, к примеру, в шестнадцать лет повезли мы её на бал в Благородное собрание. Ей, по всей вероятности, стало обидно, что её не оценили и мало ангажируют. Мне в тот вечер довелось много беседовать с его превосходительством генерал-губернатором. На какое-то время я отвлёкся от племянницы. А Настя, не предупредив ни меня, ни тётку, спустилась вниз, сама вызвала нашу карету и уехала домой. А мы с сестрой ещё битый час метались там по залам и лестницам, не понимая, куда она подевалась. Вышла неприятная огласка. Потом Настя плакала, просила прощения, но, сами понимаете, нервов на эти коллизии было истрачено уйма. Дальше – больше. Два года назад она опрометчиво дала себя увлечь молодому человеку низкого положения. Были слёзы, выяснения отношений между нами, близкими ей людьми, и этим юношей. Он принял отказ от дома и запрет общаться с Анастасией, как мне тогда казалось, очень достойно. А через неделю Настя поехала во французское ателье мадам Малюар, на Кузнецкий, и не вернулась к обеду. И только вечером принесли от неё записку, что она порывает с семьей ради этого человека. Горю нашему не было предела. Но буквально на следующий день, утром, она вернулась, заперлась у себя в комнате и никуда не выходила. Даже с родными тётками не хотела поделиться своими переживаниями. Мы посчитали за благо пригласить домой Настиного духовника – архимандрита Феогноста из Страстного монастыря. Переговорив с ней, он объявил, что тайну исповеди нарушать не станет, но как перед Богом заявляет, что девушка во многом виновата сама вследствие молодости и отчаянного характера. Никакого нечестия с ней не произошло, а посему, надо это дело поскорее забыть, что мы с облегчением и сделали. Прошло время, Настенька оправилась от душевного удара, повеселела и вот нашла себе достойную пару в спутники жизни – господина Мелецкого. Мы за неё были очень рады и вдруг - опять пропажа! Что ей сейчас в голову взбрело – неведомо! Огласки этого дела я боюсь из-за общественного осуждения – сами знаете, какова наша Москва! А, самое главное, из-за жениха. Уж больно он строгих нравственных правил. Как быть теперь – не знаю. Распутайте мне этот узел и верните Настеньку домой – век буду вашим должником, Вильям Яковлевич,– взмолился под конец Николай Матвеевич.