Страница 2 из 8
Замять памяти
Владимиру Высоцкому
Снежная замятьдробится и колется…Сергей ЕсенинСнегом не разжившийся январьслякотью асфальт желает маять…Я смотрю на новый календарьи на дату, что запала в память.Эта дата – и Татьянин день,и рожденья моего дружочка,да простят мне сантиментов теньради незабвенного Васёчка —так со школы, в дружбе утвердясь,называли мы друг друга в шутку,ибо стали запросто вась-васьсразу и отнюдь не на минутку.Проснулась задремавшая метель —белая, шикующая замять,и, былого вспомнив канитель,на меня с улыбкой смотрит память.С ней устрою нынче рандеву,свидетельницей незабытой были,и вновь увижу, словно наяву,какими с другом мы когда-то были.Промелькнувших, незабвенных летзамять памяти отчаянно дробитсяна всех тех, кого уж с нами нет,словно колется, их воскрешая лица.В день такой пристало вспоминатьтолько всё хорошее, вестимо.Но не сходит что-то благодатьв душу… Почему – необъяснимо…Видимо, уж больно далековремя то, беспечное, как юность,где жилось и думалось легко,и где жизнь не мчалась, а тянуласьи таким манила впередизамыслом, рисковым и туманным,что теперь, когда всё позади,замысел не выглядит обманом.Вот опять в твой день рожденья, друг,начинают все телеканалы,впав как в недержания недуг,восхваленья расточать обвалы.В этот день ты – словно модный тренд,ибо, как никто, ты современен —в играх с властью твой экспериментоказался попросту бесценен.Ты прости, но стал я не любитьпосиделки эти в день рожденья,где похвал уродливая прытьвызывает только раздраженье,а твои шедевры терпят крах,перепев их – как шаблон безвкусья,что царит на этих вечерах,от чего невыносимо грустно…Перепев тебя чреват всегдасменой стиля, как канвы спектакля,словно родниковая водакипячёной вытеснена нагло.Да, тебя скопировать нельзя,а переиграть – пусты старанья,и смешны растраченные зряголоса бескрылые страданья.Просто особливый тембр твойи твоя алхимия актёразавораживающей игройпокоряют вмиг, без разговора.И, когда народ покорный нашвтихаря на кухнях лишь хихикал,ты вовсю смеялся, дерзкий шаржвыдав нам на затхлости улики.Ты был хриплым голосом страны,совестью её и забиякой,не щадившим дело сатаны,что давил сгущающимся мраком,что зажал тебя в свои тискии терзал, как загнанного волка,но ты лихо вышел за флажки,егерей партийных сбивши с толка.Твоего крутого бытияныне разбирают мелочовку,случаи загульного питьяобходя достаточно неловко.Вслух о том не говорят почти,а намёком только, между строчек,словно в неком смысле взапертипребывал тогда мой друг Васёчек,где под кайфом можно ни о чёмне грустить сознанием угасшим,наслаждаясь всласть параличомразума, на время бесшабашным.Понимаю, вспомнив наши дни,что безалаберность, как зла приманка,соблазнила как-то исконишалого тебя, как шарлатанка.Соблазнила, и ты сдался ейна беду планиде и таланту,чтобы стать заложником страстей,ведущих жизнь к досрочному закату.Что теперь об этом говорить,ты ушёл внезапно – вспомнить страшно,смерти проиграв свой способ житьв личной с нею схватке рукопашной.Ты актёр был и в быту играл,где импровизировал успешно,жизнь ввергая в шумный карнавална юру державы тьмы кромешной.Твой азарт и притащил к беде,к пропасти духовного коллапса,привязав, как цепью, к наркоте,с коей ты играл и доигрался.Дыховичный, увидав людей,вкруг тебя тогда мелькавших клипом,бросил, что сей выводок чертейк гибели тебя убойным клиномприведет однажды. Он был прав —те, кому безвременье вручилотвой талант, сжимали, как удав,жизнь твою, приблизив день кончины.Ты стал ценить в приятельской гурьбелишь тех, с кем быть в гульбе весьма вольготно,льстивая же преданность тебе —пропуск в круг друзей – кому угодно…Знаю тех, с кем ты тогда кружилв компашке, незатейливой и тусклой,где ты возвышался, как транжир,и кумир, обласканный по-русски.Ты там, как ни печально, пребывал,где бред загула тешил, как бравада,и своей судьбы беспутный балдовести сумел-таки до ада.Видимо, сознания потокговорил тебе в часы прозренья,как ты в этом мире одинок,не сказав, где кроется спасенье.Это одиночество твоёмучило тебя как безысходность,где лишь морфий – пропуск в забытьё —тяжесть бытия менял на лёгкость.Средь шестидесятников – изгой,хоть поэты – лидеры эпохи —расточали все наперебойв адрес твой одни лишь «ахи»-«охи».Но и тот, кто за твоих «волков»пред тобою преклонил колени,равным вновь признать был не готов,хоть ценил талант твой как явленье.Время всех, как истины закон,по местам расставило, как надо,из кумиров канувших времённету никого с тобою рядом.Ты один красуешься, как перст,как сомнений наших вдохновитель,как средь гор обычных Эверести как с мраком времени воитель.И твоя «Охота на волков»отражает наши дни зеркально,а мишенью яростных стрелковстал герой сегодняшний, реальный.Выходил не раз он за флажки,был слегка однажды даже ранен,но бессильны перед ним стрелки,ибо ловок этот умный парень.…Есть одной гипотезы посыл:если б жил поэт не так, как вышло,он, наверно, бы не совершилдела, предначертанного свыше.У дилеммы сей ответа нет,потому как видеть мы не можем,что он сделал бы за смену лет,в коих бы без плена пьянства прожил.Всё пошло так, как пошло… Увы…Но уж сколько лет после уходабаловень успеха и любвипеснями живёт среди народа.Мы с ним непохожим шли путёмкаждый к заповедной своей цели,и заботясь только об одном:делать то, что делать мы умели.Эти-то различные путинас, в конце концов, и отдалили,а потом и развели почтипагубных сует житейских вилы.Один эксцесс меж нами промелькнул,когда ещё дуэт наш не распался…Конфликт растаял, как досадный гул,но он достоин краткого рассказа.Как-то раз один приятель мойв НИИ каком-то на концерте тайномуслышал от тебя рассказ живойи удивлён был им необычайно.Ты что-то обо мне там говорил,о песне моей с памятной судьбою,и прежде, чем её спеть, объявил,что к ней мотив придуман был тобою.Я знал, что ты подспудно ревновалменя к успеху песни моей главной,чья популярность, как любви запал,взорвавшись, разливалась, точно лава.Помню – ну, и злость меня взяла! —я позвонил, чтобы отбрить за это,сказав в сердцах: «Васёк, что за дела?Причём тут ты и моё “Бабье лето”?»Ты залепетал: «Прости, Васёк!Так получилось, видно, бес попутал,порой и самому мне невдомёк,что я несу со сцены, пьяный будто.На днях прислали из ВААПа мнеписьмо, где среди списка моих песен,есть и твоя. Чтоб мне не быть в говне,давай махнём в ВААП сегодня вместе,и при тебе я напишу вердикт,что “Бабье лето” не моё, вестимо…»Таким был мимолётный наш конфликт,хотя моя досада объяснима.Мы съездили в ВААП. Ты написална бланке сей внушительной конторы,что песня не твоя.Таков финалпочти что назревавшего раздора.В дальнейшем эта подпись помогламне узаконить авторство на песню,изъяв её из-под его крыла,ибо концерт пластинкой стал известной.А разошлись мы с ним, когда слегкастал смотреть он на мои потуги,не могу сказать, что свысока,но как смотрят только на досуге.За его привязанность ко мнея прощал ему грехи-изъяны,что вскрывались в трезвой тишине,лихо укрываясь в нём по пьяни.Он вроде был готов не напоказпожертвовать последнюю рубашку,но лишь для того, чтоб в энный разизобразить житуху нараспашку.Он мог наобещать вам сто пудовтого, о чём вы даже не просили,на вас обрушив кучу красных слов,чтоб только в сей миг выглядеть красиво.Он подарить под настроенье могчто-то, щедротою ошарашив,а назавтра, подыскав предлог,просил вернуть подарочек вчерашний.Главным для него была играв дружбу, в буффонаду, в благородство,прочее мелькало как мура,вовсе не достойная потворства.Он был как человек непрост весьма,и с ним бывало часто неуютно,когда он, как капризная зима —то в оттепель уйдёт, то в холод лютый.Да, он умел очаровать людеймужской и бесшабашною манерой,а что несимпатично было в ней,неважно в наши дни уже, наверно.Его бездомность – многих бед причал,оставшийся в былом, но всё же, всё же…Со временем талант его крепчал,он постепенно чувствовать стал кожей,что жжёт своими песнями сердца,и это пламя всем необходимоне то чтобы как слово мудреца,но как вздох-выдох посреди малиныудушья непроглядного «совка»,с которым он наладил было связи,когда чья-то незримая рукаему служила верно тайной мазой.В нём был обыкновенный эгоизмкак запоздалое самосознанье,что он теперь для всех, как главный призза их обворожённое вниманьек нему – кумиру миллионных масс,представшему одною из отдушинв эпоху, утвердившую маразм…Такой эпохе бард-мессия нужен.Была любовь к Марине – словно стон…А их роман, как блеск его сюрпризов,напоминал, как всё, что делал он,игру с судьбой и ей же дерзкий вызов.Мол, вот какая мне нужна жена —кинозвезда, красотка, иностранка,и пусть мне вся завидует страна,ведь зависть – популярности изнанка,где пересудов суетный искус,как жареная притча во языцех,и вся шумиха эта только в плюс,в её соку так сладостно вариться…Их связь необъяснима, как тайфун,что набирает мощи постепеннои переходит медленно в канунвзаимной вспышки чувственного плена.Неистовым напором сражена —в нём виделась его мужская сила,и, как гитары чуткая струна,она ему сдалась и полюбила.Было что-то в их шальной любвиот порыва взбалмошного ветра,что решает прихоти своив пику всем любым табу и вето.Как же на свидание рвались,как опустошались расставаньем,словно всякий смысл теряла жизнь,их разъединяя расстояньем…Ты попросил однажды – сам не мог —встретить в Шереметьеве Марину…Едва она ступила на порог(я и сегодня вижу ту картину),вы бросились друг к другу, словно хошпреодолел вмиг нетерпенья кризис,и вас обоих просто била дрожь,заждавшуюся предвкушая близость.И вам плевать, что кто-то рядом был,вы попросту меня не замечали,вас захлестнули враз азарт и пылстрастей, что утоляли все печали.Свидание звучало, как припевпесни, что благословлялась Богом…От любви к Марине ошалев,ты уж не был одиноким волком.Ваша ослепительная связьвиделась не то что эпатажем,но шумихой всё же взорваласьв сереньком «совке» тогдашнем нашем.Но параллельно быть ещё моглиинтрижки или разовые хо́дки,без коих ты – как лодка на мели,ты не был никогда такою лодкой…Матушка моя, журя поройза то, что ты был вечный полуночник,бывало, спросит шуткой озорной: – Ну, как дела, шалун-многостаночник?На что ты тоже шуткой отвечал,мол, еле успеваю всем на зависть,над песнями колдую по ночам,тогда любовью уж не занимаюсь…Покой тебе был попросту смешон,ты был во всём безудержный трудяга,и, несмотря на пакостность времён,упрямо только вверх шёл шаг за шагом,частенько недовольный, что посевне те давал вдруг всходы ненароком…Твой натянутый струною нервтворчествабыл жизни тайным роком.Ты не зря не ставил ни грошавремени, когда вдруг не случалосьрождение стихов, когда душавдохновенья не ловила радость.…Любым страстям отмерен, видно, срок,и ваши бесконечные разлуки,в конце концов, приблизили итог —брак треснул, не разъяв пока вам руки.И стал, похоже, тяготиться тыпрекрасной вашей необычной связью,а прежняя любовь до немотыперекликалась с тайной неприязнью.Менять судьбу недоставало сил,ты волочил ваш брак, к нему привыкнув,но сей союз тебе уж был не мил…Уход твой – как безвыходности выкуп.Слуга театра и заветных струн,ты, как герой одной из своих песен,был тоже врун, болтун и хохотуни слыл таким, блудя и куролеся.…Случились непростые времена,когда мне помощь друга непреложноощущением плеча побыть должна —иначе всё же узы дружбы ложны.Я его плеча не ощутил,или он бессилен был помочь мне,но с тех пор надёжный дружбы тылстал, увы, иллюзией побочной.Ну, а потом предлог cherchez la femmeвдруг влез наветом в наши отношенья,чтобы идти за нами по пятам,и этим углубляя отчужденье.Исправить что-то – всё равно, что тутметаться в выяснений паутине,иль рядовой опровергать абсурд,или уют искать на гильотине…Вот так мы отдалились навсегда,хотя пересекались вновь и часто,да и к прежней связке сквозь годаощущали всё же, что причастны.Я понимаю, кажется, теперь,причину, нас разведшую когда-то,как одну из множества потерь,в коей быть не может виноватых.Просто дружба – молодости клон,время шумных сходок и пирушек,замыслов стремительный разгони мельканье ветреных подружек.Вспомнился охотничий рассказ,словно чтоб в сюжет добавить строчку,ибо он был именно про нас:большие лоси бродят в одиночку…И когда мы встретились, считай,за три года до твоей кончины,радость этой встречи невзначайогорчила лёгкая кручина.…Майский праздник. В Красную Пахру,а точней, в дом творчества «Известий»,по делам я в этот день махнул,парканулся в отведённом месте,рядом с «Мерседесом» —я-то знал,кто машины сей владелец знатный…Тут как тут и ты, как будто ждалнашей встречи, столь невероятной.Мы обнялись.– Ну, как дела, Васёк?– Нормалёк. Ты как здесь?– Да Марина приехала и на один денёкзб город смотать уговорила.Я сауну сейчас тут заказал.Пойдёшь?– А то, Васёчек! С наслажденьем…Той сауне я ставлю высший балл,как нашему забытому общенью.Мы провели с тобой там шесть часов,разговором насладясь и паром,не ведая, что промельки годовне наградят нас вновь столь щедрым даром.Как будто прежней дружбы ренессанс,хотя, казалось бы, какая малость…Кстати, был тогда один нюанс,новую в тебе открывший странность.Ты без умолку держал свой монологво множестве сюжетов, в разных лицах,словно, в раж войдя, никак не могв этом кроссе фраз остановиться.Внове это было наблюдать —понял я, что ты, друг, не в порядке,и заветной встречи благодатьгрустью вдруг окрасилась украдкой.Врач один поведал мне потом,что в таком сплошном потоке речикроется опаснейший симптом —мозга незаметное увечье.И, увы, процесс необратим,и его развитью нет блокады,и ничто не может сладить с ним,как с началом личности распада —то расплата за былой гудёж,за паденье в пагубное пьянство,за больницы морок, где, как бомж,к жизни возвращался ты лекарством.Помнится твой в Магадан прилёт,мы тогда всю ночь проговорили,ты свои мне, а я в свой черёдпро свои тебе поведал были.То есть был нормальный диалогдвух друзей, не видевшихся долго…Тот же непрерывный слов потоксбил меня тогда, конечно, с толка.Ты с досадой злой поведал мнепро иезуитские запретына концерты, ставшие вполнетворческими встречами с поэтом.Твоих фанатов пёстрая средарвалась услышать в те глухие годы,когда гонений била череда,стихи вольнонаёмника свободы.За свободолюбие твоёкак тебя клевало постояннопакостных зоилов вороньё,и душили сук партийных кланы.Но особо горькою былаистория, ударившая сильнопо самолюбью, ибо «Купола» —песня, что написана для фильмадруга закадычного – Митты, —хороша донельзя и поныне…Как же был разбит обидой ты,что ей места не нашлось в картине.Этого всего я знать не знал,видя популярность, обожаньеи восторгов неуёмный шквал,что тебя повсюду окружали.Понял я, как стало нелегкожить тебе в стране недозволений,как недоуменье великоу Марины от запретных рвений.И ещё я понял, что у васотношенья близятся к разладу,ибо выраженье её глазвыдавало скрытую досаду —прилетела на три дня всего,а супруг на целый день исчезнул,будто бы важнее для негоне она, а с другом парить чресла…После незабытой встречи тоймы ушли на прежние орбиты,и, вернувшись было к нам с тобой,связь исчезла тихо, без обиды.Каждый гнал коней своим путёмв плену безмолвья парадигмы ада,чей извечно сонный окоёмпробуждался хрипотцою барда.Промелькнувших лет калейдоскоп…На былого переосмысленьенатолкнул досадный, как озноб,дифирамбов хор в твой день рожденья.Я приглушаю звук, чтоб сей шабашне делал из тебя персону хайпа…Мне вскрыл вновь мир полузабытый нашвоспоминаний беспощадный скальпель.И замять времени отчаянно слаба,как вьюга снежная перед весной грядущей,и песен заповедная судьбаокажется не раз вновь в самой гущедней наших, что слагаются в года,сим ходом лет стремясь печально ранить …Мне память всколыхнула, как дуда,январских дней бушующая замять…Твоя жена, разбитая судьбой,однажды, после твоего уходасказала, что контужена тобойна все её оставшиеся годы.Вновь слышу грустный – и не без причин —Марины голос, боль её и муку:«Тебе Господь бесценный дар вручил,ты ж, как босяк, сей Божий дар профукал…»Сказать могла такое лишь она,спасавшая тебя не раз из ада,и ей одной лишь ведома цена,что предъявила жизнь с тобою рядом.Её обиду можно объяснить,а эту фразу бросила обида,та, женская, когда любви их нитьизмен узлами вся была увита.Открылось это всё уже потом,после кошмара твоего ухода,ворвавшись в жизнь Марины, как погром,как песни неудавшаяся кода.Но фраза та лукава… Не секрет,что, признанный всею страной буквально,ты состоялся как большой поэти как актёр, во многом уникальный.Да, это всё к тебе, мой друг, пришло,когда тебя уж не было меж нами,как будто духу времени назлоза то, что новый день – в былом корнями.Ты мне в далёком прошлом посвятилбольше, чем кому-то, своих песен —их ровно пять, как будто пять светилзаброшены тобою в поднебесье.Не все они остались на слуху,а парочка из них почти забыта,но помню, что дало толчок стихуи вдохновило чем перо пиита.И пусть их спрятал времени туман,зато звучит, как давних лет примета,твой хит – «Мой друг уехал в Магадан»и спетое тобою «Бабье лето»,что по белой зависти к тебенаписал я в целях охмуряжа…Песня в унисон тех дней гульбестала гимном у компашки нашей.Репертуар твой, пролистав года,смотрелся всё сложней и интересней,но в каждом из концертов завсегдамоей ты исключенье делал песне.И её известность, и успехсвязаны с тобой неотделимо,ты ей обеспечил путь наверх —в шлягер знаменитый и любимый.Твой голос иногда мне душу рвёт,саднит, как нарывающая рана,как твой нелепо прерванный полёт,как твой уход, случившийся так рано…Досады шлейф влачится, словно вестьвоспоминаний, коих молча множит…Звучит, не умолкая, память-песнь,звучит и смолкнуть попросту не может.И, вторя ей, вдруг скажет имярек,растроганный былого панорамой:«Мы все тобой контужены навек,и каждый – словно собственною драмой».