Верь мне

Гадкий лицемер! Велор схватил его за запястье, ярость кипела внутри, он был готов вцепиться зубами в негодяя, но что-то останавливало. Вина, кажется. Будто наяву он видел, как рассматривал спящего Гильема, такого беззащитного, по-детски держащего одеяло пальцами. На обнаженных руках и груди почти не было мышц — слабый, не чета Велору, который… который…

Он сбросил ладонь Калсана и резко повернулся. Глаза пылали, ноздри раздувались — чародей даже испугался, но выдержал испепеляющий взгляд.

— А как умер брат Арель? — прошипел оборотень. — Ублюдок напился и разбил голову о сундук, забыл?

Он шагнул вперед и напомнил скалу, готовую раздавить все на своем пути.

— Не выдавай желаемое за действительное, колдун. Не друг я тебе, и ничего я тебе не должен. Ты выполнил обещание, данное Арель, и сможешь надеяться на приют. На большее не рассчитывай.

Чародей слушал молча, ни один мускул не дрогнул на его лице, только глаза остекленели, даже блеск исчез. Велор всерьез подумал, что сейчас на него обрушатся небеса или смертельное заклинание — не к добру такой взгляд. Сердце бешено колотилось, пока он мучительно ждал развязки, однако Калсан лишь улыбнулся кончиками губ и слабо кивнул. Не было желания разбирать, что это означало, и оборотень молча ушел.

Он юркнул в башню и скрылся в ее узких коридорах. Крутые лестницы змеились вверх, а камень источал холод. Огни больше не казались живыми, да и гул не так сильно раздражал — оборотень ощущал вину за то, что позволил надуманным ужасам запутать себя. Он помнил, как мучился из-за них, помнил туман в голове и желание скорее со всем покончить, чтобы вернуться в комнату и попытаться заснуть. Велор долго стоял над спящим Гильемом, думал, прикидывал: сердце сжималось при мысли о том, что Арелле будет больно, но малодушие могло убить ее. Что, если этот мерзавец решился бы на вторую попытку? Если Арелла снова окажется одна, окруженная людьми с оружием, в чьих глазах не будет жалости?

Мысли об этом рвали душу. Велора захлестнула ярость, он больше не понимал, что делал. На одном из сундуков лежала одежда, он намотал ее на руки и взял подушку с кровати, а затем…

Ноги подкосились, оборотень споткнулся и едва не упал с лестницы. Кровь гудела в висках, он не верил, что сотворил такое. Однако память нещадно воскресила момент убийства: Гильем извивался, вонзал ногти в руки оборотня и причинял боль сквозь одежду. Он буквально драл ее растопыренными пальцами, брыкался, ерзал.

Велор оперся о стену и вцепился в волосы, дергая их изо всех сил — не думать, не вспоминать, это уже случилось. Он боролся, но продолжал слышать хрипы умирающего. Гильем мучился, в него словно вонзили нож и крутили, до того жуткими были стоны. Оборотень сидел на нем верхом и изо всех сил прижимал подушку к лицу.

Только тогда он понял, что творил. Боги, Гильем же не мог защитить себя, Велор стал убийцей! Погубил человека ради своих целей и стал таким же, как он. А Арелла? Что будет, если она узнает? Оборотень готов был все бросить, но тогда любимая отвернется от него, ведь Гильем не станет молчать.

Велор не мог потерять ее, приходилось душить беднягу, который слабел и затихал. Глаза застлали слезы, он еще долго не двигался и прижимал подушку к трупу, боясь, что тот поднимет шум. Ненависть к себе билась вторым пульсом, никогда еще оборотень не чувствовал себя таким монстром. Он мог думать только об Арелле — как сделать так, чтобы она не узнала и не бросила его?

Страх подтолкнул к действиям. Едва соображая, Велор заметил на подоконнике серебряный кувшин. В нем оказалось вино, которые он вылил на улицу, а Гильема со всей силы швырнул о сундук, обитый железом — пусть думают, что споткнулся.

Оборотень утонул в воспоминаниях. Он видел перед собой каменную стену, однако верил, что снова бегает по комнате рядом с мертвым Гильемом, проклиная себя и его. Странно, но только после убийства наконец-то удалось заснуть.

Не ясно, сколько он просидел на ступеньках. Ноги затекли, и это помогло очнуться. Навалилась усталость, Велор поднялся и медленно поплелся к Арелле. Ему было страшно смотреть ей в глаза — вдруг догадается, поэтому он с опаской приоткрыл дверь их спальни и взглянул на женскую фигуру, свернувшуюся калачиком на кровати.

Она была одета в закрытое платье серого цвета, печальное, как небо после дождя. Лицо и шею закрывала светлая вуаль, которую полагалось носить в первые ‪три дня‬ траура, но шел уже пятый, а Арелла все не расставалась с ней. Она понимала, что эта была традиция ради сокрытия опухшего лица или отсутствия печали у родственников, но хотелось почтить брата еще немного. По-другому не выходило — скорбь так и не пришла к ней, даже плакать не получалось. Когда женщине только сказали о несчастном случае, слезы лились сами по себе, а в груди будто появилась дыра. Огромная, болезненная, она ныла так сильно, что не удавалось сдержать крик. Но, проснувшись на следующее утро, Арелла не сразу вспомнила, что Гильема больше нет.

Ужасно. Она все время думала о нем, как о живом, размышляла, как помириться, надеялась встретить в коридоре. Только вуаль напоминала, что этого не случится. Брат больше не появится, не улыбнется. От этого на душе становилось невыразимо тоскливо, женщина словно осталась одна на свете, и только объятия Велора согревали.

Она видела, как он бесшумно проскользнул в комнату. Матрас с шорохом прогнулся, и белая ткань исчезла, обнажая яркие краски вокруг. Слишком яркие — сейчас нельзя радоваться и наслаждаться, нужно страдать, но Арелла не видела тела брата, не знала, отправили ли его семье или похоронами занялся магистрат. Вероятно, первое. Велор ничего не рассказывал и позволил проститься с Гильемом, говорил, так будет легче. И действительно, Арелла не мучилась, потому что не осознавала смерть брата.