Елена Прекрасная

Постепенно страх, что меня ищут, чтобы отнять кольцо и бросить в тюрьму, унялся, и я стала заезжать в города и села. Деньги у меня ещё были – купец не поскупился на свадебное платье для дочери, да и тратила я их экономно и расчётливо. На одном из базаров я обзавелась желанной обувью: красными полусапожками. С моей потрепанной одеждой они не слишком сочетались, зато я испытывала непередаваемое удовольствие, когда, сидя на осле, созерцала свои ноги.

Между прочим, не только я этим занималась. Яркая обувь никогда не оставалась незамеченной. Практически все, кто проезжал мимо, обязательно отдавали дань внимания моим сапожкам. И только после этого взгляд людей: мужчин, женщин, и детей полз вверх, постепенно отрезвляясь. Удивление, недоумение, наконец, презрение – вот какие эмоции попеременно выражали их лица. Контраст между новенькой обувью и потрёпанной одеждой был слишком велик.

Поначалу я склонялась к практичным лёгким летним туфлям, потом подумала: «Вдруг к осени у меня закончатся деньги?» Ходить босиком летом большого беспокойства не доставляет: кожа на ступнях уже порядком огрубела. Я перестала чувствовать себя этакой «принцессой на горошине», которая всеми нервными клетками ощущает малейший камешек, любую неровность на дороге. Зато зимой босяком не побегаешь!

В результате подобных размышлений я стала обладательницей красивых маленьких сапожек, которые вполне прослужат до морозов. А к тому времени я надеюсь уже обзаведусь средствами для покупки сапог. И каким-нибудь жильём, где я смогу переждать холода. Как это сделать я не представляла. Однако до зимы было ещё далеко, и я не теряла веры в то, что моя жизнь как-нибудь наладится.

Через три недели такой жизни я не только приспособилась, но и начала получать удовольствие от этого воистину бродяжнического образа жизни. Я почти перестала вспоминать о своём еленинском прошлом; Настенька и другие киселёвцы остались позади. Даже моя прежняя московская жизнь постепенно стиралась: я, естественно, не забыла как и где я жила до «попадания» в этот мир, но потерялась острота желания вернуться обратно. «Зачем? - спрашивала я себя. – Что я буду там делать? Жить так же, как жила раньше?» Этого мне не хотелось, а других перспектив я для себя не видела. Мне так и нравилось кочевать от села к селу – свободно, бесцельно. Я знала, что придёт время – и всё изменится, но сейчас я хотела жить в настоящем.

Впервые я перестала беспокоиться о будущем; перестала сожалеть о прошлом. Будущее было слишком туманным – я предпочитала в него не заглядывать, не думать о нём; тоска по тому, что у меня было когда-то, приглушилась. Наверное, потому, что мне было хорошо - хорошо, как никогда. И никогда я не чувствовала себя в таком мире с самой собой. Меня больше не раздирали сожаления, не отравляла горечь, не жгли сомнения, не душили желания. Я словно превратилась в пустой сосуд – и наполнялся он лишь тем, что проникало в него в эту конкретную минуту, будь то звёздный свет или лучи восходящего солнца, пыль из под копыт проезжающих всадников, или смех деревенских детей, играющих в салки, вкусно пахнущий хлеб или запах луговых трав…

Возможно, моё счастье было лишь радостью стрекозы из общеизвестной басни, счастливой теплом и светом каждого дня и не желающей ни думать, ни готовиться к неизбежному приходу зимы. Скорее всего, меня одолевали бы тревоги и заботы, не останься у меня ни денег, ни еды, чтобы утишить муки голода. Но деньги ещё были – и я, положась на авось, не желала думать о том «прекрасном» дне, когда они подойдут к концу. Чего только в жизни не бывает! Вдруг и я чудесным, а главное внезапным образом обогащусь?

Питаемая этой радужной надеждой, согреваемая сознанием, что заветный мешочек ещё – всё ещё – не скажу, что полон, но и не пуст, я жила одним днём. Наступала ночь, и я засыпала, как младенец. Приходило утро - я снова была полна радостью жизни и небывалым ощущением собственной свободы. Только сейчас я начала по-настоящему проникаться этим чувством: я была вольна делать то, что хочу; идти туда, куда хочу. Никто не мог мне указывать; ни у кого не нужно было спрашивать разрешения – да и не у кого было, даже если бы захотела. Но я не хотела.

Хотелось только одного: продолжать жить как живу, а ещё - чтобы не кончались деньги. Второе желание я могла осуществить лишь частично – а именно, жёсткой экономией. Первое же выполняла с большим энтузиазмом разъезжая по городам и сёлам. Только сейчас, путешествуя вот так на своём осле, я осознала сколько в мире бездушных, злых людей – но и сколько радушных, жалостливых. Обязательно находился кто-то, кому были смешны мои джинсы, сапоги, майка, причёска – вся я; мой осёл, на худой конец. Вместе с тем мне частенько встречались добросердечные женщины, да и мужчины, готовые подкормить странную оборванку.

Их доброта трогала меня до глубины души. Взамен я услаждала их неискушённый слух рассказами о буднях красавицы и прелестях теремской жизни, изящно сдобренными и приправленными фантазией и вымыслом. Естественно, мне хватало ума не называться бывшей Еленой Прекрасной: я представлялась служанкой одной из Елен.

После этого всё вставало на свои места в головах людей: и мой странный внешний вид, и необычный язык и непривычные манеры. Должно быть, они считали меня какой-нибудь заморской диковинкой – которой я, впрочем, и являлась, – привезённой невесть откуда специально для увеселения Елены Прекрасной. Шутом женского пола, проще говоря. Я не обижалась. Я ведь и была там шутом – какая из меня Елена Прекрасная? И теперь, каждый раз натыкаясь на одинаковую реакцию на меня людей, ещё чётче поняла, что сделала правильный выбор, уехав из Киселёво. Не для меня был тот путь – а на своём дышалось легко. Пусть и приходилось тяжело физически, зато душа расслабилась: перестала давить на неё тяжесть принудительного замужества. И я старалась пользоваться своей свободой на всю катушку!