Страница 39 из 55
— Э… — протянул Олег. — Что-то очень большое?
— А! — сказал Бурковский. — Типичная ошибка. Бесконечность в твоем понимании — это нечто огромное и единичное. Здоровенное… и не более. То есть одна какая-то такая длиннючая протяженность, да? А в действительности настоящая, всамделишная бесконечность — это бесконечная бесконечность бесконечностей. Неисчислимое разнообразие, понимаешь? Это не единичность, но множественность. Множественность множественностей. Но тебе трудно такое представить, потому ты упрощаешь бесконечность до приемлемой для тебя обычной большой — пусть даже и очень большой — протяженности. Так вот, наша вселенная из просто большой сферы превратилась именно в бесконечную, и тогда, соответственно, количество всех ее разумных обитателей тоже стало бесконечным количеством — что равносильно тому, что они теперь наличествуют в единственном числе. То есть все бесконечные разумные обитатели моей бесконечной вселенной — это я и есть. Но после того как сфера обесконечилась, жить в ней стало никак невозможно. Ну никак. Потому что в ней вообще исчезли такие понятия как расстояние, движение времени, направление, «внутри» и «снаружи». В смысле, жить-то можно, но скучно: я занял целиком все пространство своей вселенной, по сути, сам стал вселенной. Я всё знаю. Всё умею. Я — всё. И я не могу сделать ничего нового. Потому что я и так всеобъемлющ и бесконечно разнообразен. Поэтому я и создал вашу сферу, еще один расширяющийся световой шарик — совсем небольшой в сравнении с моим шарищем, — и поселил там всех вас. Понял?
Олег представил себе маленький шарик вроде пинг-понгового — искру, тускло мерцающую возле огромной, размером с солнце, слепящей сферы.
— Понял, — сказал он. — Нет, не понял. Как же вы создали нашу сферу рядом со своей… то есть рядом с собой, снаружи себя, если вы сами уже были бесконечным? Где ж тогда могло находиться это «снаружи»?
— Не снаружи, внутри, — поправил Бурквоский. — Вы — внутри меня. Но не в обычном пространстве, а в ментальном. Ваша бесконечность — она-то как раз условная, не абсолютная. Это именно длиннючая протяженность. И она разворачивается внутри моей более бесконечной, натуральной бесконечности. Теперь понял?
— Теперь вроде, да. А зачем вы…
— Ну как же. Когда я там все целиком занял, творчество стало почти невозможно. Создание новой вселенной и было для меня творческим актом, вот.
Они помолчали. Полоса стертого пространства уже почти затянулась.
— А фильмы? — спросил Олег.
— Ну это совсем просто. Произведение искусства отличается повышенной информативностью, в идеале несет всю возможную информацию о вселенной. Информация в чистом виде полностью нематериальна, то есть это некий код, который требует раскодировки… то есть воплощения автором в произведение искусства. Произведение искусства — это же не вещь, а процесс, и в нем две стадии: раскодирование, то есть воплощение в материю, и постоянное или многочисленное перераскодирование — то есть восприятие произведения другими. Читателями там или зрителями… Первичное раскодирование происходит всегда с избытком. Когда делают статую, летит мраморная крошка, понимаешь? Когда пишут книгу, при редактуре уходит процентов десять текста. Когда демурги создавали план 6, остался фильм, «Красная луна». Когда план 7 — появился «Агент с запада».
— Значит, «Прекрасная страна» — это…
— Ну да. Это отбросы моего Плана 8 по созданию вашей вселенной. Вообще надоело мне все это. Никакого творческого удовлетворения.
Они вновь помолчали. В тишине мимо проплыла похожая на квасной грибок газо-пылевая туманность. Вдалеке беззвучно взорвалась сверхновая, от нее потоки плазмы потянулись сужающейся спиралью к темнеющей неподалеку черной дыре.
— Я вот все переживаю, — раздумчиво произнес Бурковский, приподнимаясь с невидимого стула. — Получается что? Ну то есть мраморная крошка, то-се… Осколки всякие, мусор, шелуха… Или, к примеру, слова, которые выкидываются при редактуре, не вошедшие в ленту дубли — они же, с одной стороны, тоже часть творческого процесса, с другой — не нашедшие места в нем... Куда-то же они потом… Наверняка ведь где-нибудь в ноосфере фланируют и оседают в других местах произведениями графоманов и плохих художников. Чем лучше было произведение изначальное, которое Творение, тем хуже из его отбросов получаются поделки бездарей. А уж после создания Земли или там вселенной получались просто отвратительные фильмы. Гношили — это творческая энергия, которую я воплотил в вас. А что, если я сам?.. Что, если моя сверхвселенная, которая я и есть, — это…
Бурковский замолчал, и они с Олегом многозначительно переглянулись.
— Думаете? — спросил Олег. — А как узнать?
— Как-как, — протянул Бурковский. — Выглянуть наружу.
— А вы можете? Разве может этот… герой увидеть своего… Ну то есть...
Бурковский почесал затылок.
— Не знаю. Наверное. Ведь ты-то меня видишь. Хотя… Да почему бы и нет?! А вдруг там истинное творчество? Великое, сверкающее… Хочешь, попробуем?
Олег прищурился, провожая взглядом огромную ледяную комету, и сказал:
— Ага. Очень хочу. Хотя и боязно.
— Ну ладно, тогда давай, — Бурковский взмахнул рукой. Космическое пространство вновь прочертила полоса, стремительно расширилась, все вокруг заклубилось, спираль галактики сломалась, звезды начали лопаться, как огненные пузырьки, и две фигуры вынесло наружу.