Диамант

Вадим хмыкнул и, усмехнувшись, потер тыльной стороной ладони подбородок — так обычно ему подавали маячок, если партнер блефовал.

— И я о том же, — сказал Виталик. — На слух работаю. Мне кажется, ты об этом несколько запамятовал. Голосок твой сладкий не те интонации стал выдавать.

— Захотел убедиться, что ты — это ты, — снова хмыкнул Вадим.

— Убедился? — спросил Виталик. — Что дальше? В карты я больше не играю.

Они не были знакомы лично до встречи на яхте, но о похождениях друг друга были много наслышаны.

— Лжешь, — опять хмыкнул Вадим и налил в бокалы коньяка. — Я видел, как ты свой проигрыш ровно по семь пятьсот, разделил между дамами, чтобы никому не было обидно. Копеечка в копеечку. Это ты называешь «не играешь»?

— Случайно получилось. Мастерство не пропьешь, — фыркнул Виталик. — Я сейчас швейные машинки настраиваю, на кошках, так сказать тренируюсь.

— Мила сослала? — поинтересовался Вадим.

— Определила, — кивнул Виталик. — Сказала, что за Танечкой я буду, как за каменной стеной. А что мне еще надо?

Вадима так и подмывало спросить, а куда тот потратил миллионы из саквояжа. Но и без ответа Виталия прекрасно понимал, начни он их тратить, сразу бы вышли на не него секунданты Заики. Кто-нибудь да донес бы. Так же, как и играть в карты — таких катал, как Виталий, не так уж и много. И пусть лицо он сменил, но руки, манеры, голос остались прежними — горбатого могила исправит. Лежат лямы в потаенном местечке до лучших времен. Долежались бы. А то знавал он одного старичка из Одессы — старыми, еще до реформы шестьдесят первого, несколько чемоданов хранил.

— А какая она эта Танечка? — спросил Вадим, так как спросить что-то надо было. Вопрос давно вертелся на языке.

Хмыкнув, Виталик кинул на стол фотографию девушки, которую совсем недавно предъявлял бармену на опознание, так сказать…

— А-а-а, — многозначительно протянул Вадим.

Лучше бы ничего не говорил, а промолчал — Виталик сразу понял, что ни девушку, ни ее двойника тот никогда не встречал. Где ложь, а где правда, по голосу он определял не хуже полиграфа. Вот только с Оленькой почему-то этот фокус не прокатывал. Наверное, слишком мало с ней общался. Хотелось больше. Поговорил бы по душам, как с Вадимом, тоже узнал бы всю ее подноготную. А с мамочкой вообще было просто — она всем и всегда лгала, как и ее подруги — Ольга Шевелева и Жанна Триш.

Ольгу за ложь наказать еще можно — она любила в карты поиграть, мнила себя мастером, в вот двух клуш — Жанну и Людмилу — на деньги не развести, уж больно они осторожны. Хотя тоже можно, если узнать их слабые места.

— Узнаешь что-либо про девушку, сообщи мне, — попросил Виталик, убирая фотографию. — Я и мамочку попросил об этом. В долгу не останусь — информация, особенно ценная, денег стоит.

Вадим удивленно выгнул брови. Ему казалось, что простых людей не могут окружать тайны. Оказывается, он ошибался.

— А Танечку кто подогнал? — спросил Вадим.

— Гадалка Жанна Марковна Триш, с которой мы в картишки перекидывались в выходные на яхте, — Виталик расхохотался. — Она у нее венец безбрачия снимала. И все неудачно. А тут я, строптивый, подвернулся. Я с мамочкой накануне поссорился — она мне отставку дала. Терпеть не могу, когда мне нагло врут, а тут, что ни слово — то ложь. Я должен был с Танечкой как бы случайно встретиться, имидж гадалки госпожи Триш поддержать. Все прошло просто отлично, о таком блефе можно было только мечтать. Но что-то мне не дает покоя. Кажется порой, что у госпожи Печкиной ни один туз в рукаве припрятан. Не так она проста, как кажется на первый взгляд.

— Тебя беспокоит только это? — усмехнулся Вадим. — Твои «кажется»?

Виталик неопределенно пожал плечами. По-хорошему, давно надо было прекратить этот бессмысленный разговор, вернуться на исходную точку и расстаться. Но что-то не давало ему остановиться. Заставить лоха поверить, что у него хорошая карта, а не две фоски. Только вот Вадим не сказать, чтобы был лохом.

Они выпили и съели по половине персика.

— У нас еще полчаса, — сказал Вадим, взглянув на часы. — Если есть что сказать, говори.

— Иди на кинки-вечеринку с мамочкой, — подмигнул ему Виталик, — и ни о чем не печалься. Пока ты ей не надоешь, она тебя никому не отдаст. Она брезглива — если изменишь ей, считай, что все пропало, больше в постель не возьмет. И еще…

Виталик поднялся, плеснул себе в бокал коньяку буквально на глоток и сразу залпом выпил.

— Секунданты Заики не за мной гонялись. Подумай об этом…

Он развернулся и быстро вышел из комнаты, оставив Вадима одного, размышлять над сказанными им напоследок словами.

Виталик был абсолютно уверен, что именно это хотел услышать от него его собеседник. Это его испугали рожи обаяшек в телефоне Людмилы Ивановны. А он, Виталик, только хотел узнать, кто они такие. Узнал, и даже не испугался. А чего ему бояться?

Старенький доктор, который его оперировал частным образом в своем коттедже, ничего никому не расскажет. Просто потому, что не знает, что рассказать. Паспорта ему Виталик, тогда еще носивший совсем другое имя, не показывал, а тот и не спрашивал, вполне удовлетворившийся суммой гонорара за прекрасно сделанное новое лицо. Он был художником, сродни Пигмалиону — его интересовал только конечный результат, больше ничего. Он бы переделывал, переделывал и переделывал, пока не создал то, что хотелось. Но на этот раз обошлось — все получилось с первого раза. Доктор, конечно, мог нарисовать, как выглядел Виталик сейчас, он тогда сказал, что тот его лучшее творение, только опять вряд ли — карандаш плясал в руках у него, тремор прекращался только тогда, когда он брал в руки скальпель. Его помощница тоже ничего никому не рассказала бы: молчалива с рождения — волчья пасть и раздвоенный язычок в горле не давали ей внятно говорить. Стоило больших трудов, чтобы понимать ее. Почему ее не прооперировал доктор, оставалось загадкой. Боялся влюбиться в свою Галатею — она была по-своему красива. Тогда доктор не смог бы творить дальше, создавая шедевр за шедевром. Да и кто поверил бы, что старик с Паркинсоном, смог бы кого-то прооперировать.