Страница 2 из 87
Встряхнул ангел Евпсихи золотоволосой головою, стряхивая наваждение, и вернулся к своим обязанностям. Следовало ведь выяснить, отчего это Полигимния залетела так далеко на северо-восток от Олимпа. Еще понятно было бы её путешествие в Прованс, где по ночам люди добрые не могут заснуть, до того распелись сладкоголосые трубадуры, но что потеряла она в бревенчатом Киеве? И что было ей нужно от подопечного Евпсихиева, князя-неудачи Всеволода Ростиславовича?
Хоть и не протапливали на ночь в горнице Всеволодовой, узкое волоковое окошко было приотворено, и Евпсихий проник сквозь него без труда. А протискиваясь, со смущением осознал греховную интимность этого своего деяния: ведь узкое пространство окна только что заполняло собою соблазнительное тело призрачной музы, и словно бы веяло в нем запахами её волос и хитона.
Лучина давно догорела, и горницу наполняла мутная рассветная серость. Князь легко похрапывал, уронив поседевшую голову на стол, рядом с опасно сдвинутыми на самый край гуслями и разбросанными в беспорядке письменными принадлежностями. Очевидно, он заснул еще до того, как киевские колокола созвали полчаса тому назад благочестивых горожан на заутреню.
Ангел вздохнул. Князь Всеволод Ростиславович совершил еще один малый грех: не застегнул книгу, так и оставленную на столе раскрытою. Впрочем… Прищурился Евпсихий, прочитал чуть слышно: "НЕ БУРЯ СОКОЛЫ ЗАНЕСЕ ЧРЕЗ ПОЛЯ ШИРОКАЯ, ГАЛИЦИ СТАДЫ БЕЖАТЬ К ДОНУ ВЕЛИКОМУ…" Это какая же книга Святого Писания? Иисуса Навина, что ли? Да нет там, кажется, такого… А дальше: "ТРУБЫ ТРУБЯТЬ В ЧЕРНИГОВЕ, СТОЯТЬ СТЯЗИ В ПЕРЕЯСЛАВЛЕ". Да это и не библейская книга вовсе, а самодельное русское сочинение. А еще и светское! Наверное, оно и не грех вовсе, если светскую книгу, никому не нужную, не закрыть после чтения и не застегнуть застежки. Ага! Сон сморил князя столь быстро, что он не только с книгой неопрятно обошелся, но и диптих, в котором писал на колене, выпустил из ослабевшей руки.
Ангел опустился на давно не метеный пол и, за малым не роясь носом в пыли, разобрал процарапанные на воске прыгающие строчки:
«А ТВОИ, КНЯЖЕ, ЧЕРНИГОВЦЫ
СУТЬ ХОРОБРЫ СЛАВНЫ:
ПОД ТРУБАМИ ПОВИТЫ,
ПОД ШЕЛОМАМИ ВОЗЛЕЛЕЯНЫ,
С КОНЦА КОПЬЯ ВСКОРМЛЕНЫ,
ПУТИ ИМ ВЕДОМЫ,
ЯРУГЫ ИМ ИЗВЕСТНЫ,
ЛУКИ У НИХ НАПРЯЖЕНЫ,
ТУЛЫ ОТВОРЕНЫ, МЕЧИ ИЗОСТРЕНЫ;
САМИ СКАЧЮТЬ, КАК СЕРЫЕ ВОЛКИ В ПОЛЕ…»
– Тьфу! – выдохнул ангел Евпсихий, отвращение испытывая и с трудом сдерживая желание чихнуть, взмыл под низкий потолок, отдышался немного и снова спустился к диптиху. На этот раз разобрал он в самом низу правого деревянного корытца, заполненного воском, еще несколько бессвязных слов: «ИБО ИЩУТ СЕБЕ»; «ДОБЫЧИ ИЩУТ»; «А КНЯЗЬ ИХ»… Последние сомнения отпали: князь Всеволод Ростиславович развлекался, кропая виршики в старинном русском вкусе. Что ж, если зудит тебе пачкать пергамен, то почему же, попостившись и исповедавшись предварительно, не сотворить пару акафистов, не восславить святого какого-нибудь или Богоматерь? И тут с добрым чувством припомнил ангел одну немецкую монахиню, знакомством с которой неведомо для неё наслаждался более трехсот лет тому назад.
Случилась та история во времена, когда здешние князья еще в дремучих затылках чесали, размышляя, не окреститься ли им, а если всё-таки поддадутся они на уговоры захожих греческих попов, то не станут ли собственные дружинники над ними смеяться? А вот в далекой Германской земле, полтысячелетия как принявшей христианство, уже высились каменные монастыри, а в них засели суровые воители и воительницы с мирскими грехами. Черницу ту, крещенную Евпсихией, назвали в иночестве Евтерпой, она же упорно называла себя отечественным именем Хросвиты Гандерс… (язык сломаешь!) Гандерсгеймской. Расторопная и проворная, однако фигурой квадратная и с носиком наподобие пуговки, она еще в раннем отрочестве сурово осудила свою внешность, ангела Евпсихия вполне устраивавшую. Убедив себя, что замуж ей не светит, знатная отроковица отправилась в монастырь в Гандерсгейме, где аббатисой была её дальняя родственница, а королю Оттону родная племянница, своенравная Герберга. Посоветовавшись с Гербергой, и решилась Хросвита предложить себя жениху, который еще ни одной девице в помолвке не отказывал, а именно Иисусу Сладчайшему.
С тех пор и полюбил ангел витать под высоким потолком каменной кельи, где юная черница неутомимо заполняла черными буковками куски выделанной козлиной шкуры. С высоты ему виден был только её белый, высокий и выпуклый лобик, однако если осторожненько снизойти пониже, можно было разглядеть милое личико Хросвиты, уродливость которого таяла в огне творческого горения. Ибо Хросвита, в мирском своем отрочестве начитавшись комедий римского язычника Теренция, как только освоилась в монастыре, принялась усердно пересказывать христианские жития в драматургической форме, а при этом старалась выбирать для переложения такие жития мучеников, мартирии, в которых прекрасные девственницы-христианки побеждали грубых и похотливых язычников. Всецело одобряя содержание писаний юной черницы, ангел Евпсихий ничего не имел против и основного пафоса её творчества. Конечно же, ему прекрасно было известно, что на самом деле с юными девственницами происходит как раз нечто противоположное описываемому черницей, однако отнюдь не усматривал он в литературе примитивно зеркальное отражение жизни. Кроме того, не было никаких сомнений, что самой Хросвите, как и, впрочем, и ему, потеря девственности не угрожает. Монахиню, кроме обстоятельств, о которых упоминать было бы бестактно, оберегали высокие каменные стены и её искренняя вера в святость и спасительность безбрачия, о причинах же нерушимости собственной девственности ангел не задумывался, предпочитая, как только этот предмет приходил ему на ум, воскликнуть: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе!».