Страница 66 из 90
Закупорил телом выход? Но ведь теперь проход свободен. Хотен выходит ко второму колодцу. Здесь уже не лестница ведет вверх: в стену вмурованы ржавые железные скобы. Он довольно высоко уже поднялся, когда в тусклом свете фонаря блеснул в щели между камнями стены камешек. Камешек легко вынулся из щели и оказался пряслицем из красивого желтого камня. На нем и буквы латинские были вырезаны – возможно, что имя хозяйки. Хотен спрятал пряслице в мешочек для трута и продолжил подъем.
Вот и голоса в подземелье. Странное тут эхо, однако можно разобрать, что это Хмырь его окликает. Хотен быстро спускается, пробирается к первому колодцу. Отзывается – и в колодец, извиваясь, словно хвост змеи, спускается конец веревки. Хотен обхватывает женку сзади за пояс, приподнимает, протискивается сзади неё, и у него возникает ощущение, что, теплая, она на самом деле еще жива. Он крепко связывает веревки, кричит Хмырю, чтобы поднимал, а когда тот начинает выбирать слабину, снова поддерживает покойницу, просунув руки ей под мышки.
Потом придерживает за ноги, однако она всё-таки сильно ударяется бедром о стенку колодца, и Хотен морщится. Ему кажется, что баба ушиблась, ей больно.
– Скажи там, чтобы без меня её не трогали! – кричит. – А сам давай вниз и Шестачку скажи, чтобы спускался!
Он уже окончательно решил, что не станет дважды, вниз и вверх, проходить сквозь гору этим подземным ходом. Шестачок и сам справиться внизу, если ему толком объяснить. А у него, славного сыщика, найдутся дела поважнее.
Сверху уже посыпалась пыль, полетели комочки грязи – это неустрашимый оруженосец Хмырь начал повторный свой спуск в земные глубины.
Глава 19. Малые радости сыщика
Хотел бы Хотен перевести дух с облегчением, когда оказался наверху, да не тут-то было. Из кельи покойного Ансельма исчезли зеваки, однако народу еще хватало. Сам Ансельм, уже с приставленной головою, возлежал на столе, скрестив на груди руки, а братец Жак, склонив голову, молился у изголовья. Давешнюю зарезанную женку Хотен обнаружил в прежнем состоянии сломанной куклы у ног Тренки, дремавшего на скамейке рядом с мрачной Прилепой. У поблекшей, однако же и растекшейся вширь лужи крови сидела на корточках незнакомая пожилая служанка, выжимала в деревянное ведро тряпку. Темная жидкость мирно журчала.
Сыщик оставил оба фонаря Шестачку и Хмырю, поднимался по лестнице почти в полной темноте, подавляя ощущение, что сзади его вот-вот схватят за горло холодные цепкие руки, а тут еще увиденная наверху картина… Удивительно ли, что явилось у него сильное желание сделать хороший глоток доброго мадьярского вина, а там и второй?
– Ну, что нашел? – это Марко шагнул к нему из темного угла, справа.
Хотен кивнул в ответ и принялся развязывать мешочек с трутом. Мельком взглянув на пряслице, Марко заявил:
– Написано: «ZLATIN». Её, стало быть.
И показал на покойницу в испачканных кровью белых чулках.
– Ты её знаешь?
– Да Злату тут все знали, – криво ухмыльнулся Марко. – Судомойка на здешней поварне. Известная шалава.
– Да уж, – неожиданно отозвался Тренка. Прилепа сверкнула на него глазами, будто гривной подарила.
– Прилепа, обшарь будь добра, покойницу. Неловко мне лезть за пазуху незнакомой бабе, хоть и неживой.
Прилепа покачала головой.
– Да какая тебе разница? К живым-то за пазуху с радостью лазишь. Не желаю я. Пусть вот она.
Служанка еще раз прополоскала тряпку в ведре, утопила её там и поднялась на ноги, подбоченившись. Выругала за что-то Марко и перевела взгляд на Хотена.
– Чего это она?
– Да всё бабьи глупости, посол. Если, мол, бабе желается побольше любви, то не вам, мужикам, её осуждать. Иное дело: покойница слишком любила деньги. Не Божья ли сие ей кара?
– Переведи ей. Пусть вытрет руки и обыщет эту Злату. Скажи, я заплачу.
Он и сам подошел поближе. Малюсенький золотой крестик на шее, у пояса обычные вещи... Вот оно: в отстегнутом кошельке – три греческих мелких монетки, какая-то совсем стертая, не разберешь, на серебряную чешуйку похожая, а среди них полновесный золотой червонец.
– Спроси: есть ли у покойницы родственники?
Оказалось, что Злата сирота, а родичи убиты или взяты в рабство печенегами во время набега. Хотен предложил служанке забрать серебро себе и позаботиться о похоронах несчастной Златы.
– Говорит, что одна нога босая – не годится, мол.
– Сам знаю. Ты займись пока полом, а мы с господином Марко и святым отцом, даст бог, найдем и второй башмак, – ответил он служанке, будто равной.
– Я вот-вот освобожусь, – не поворачивая головы, произнес братец Жак. – Уже послал к святому отцу Лукасу за служкой, которому и придется читать псалтырь до самого погребения. Ты же знаешь, посол, что у нас монахов хоронят ночью – и без гробов, в саванах?
– Ты скажи мне только, – взмолился Хотен, – кто теперь живет в той комнате здесь, на первом этаже, где когда-то спали хрей… тьфу ты, фрейлины? Я хотел ведь спросить у нашего милостивого короля, да забыл!
Брат Жак, бормотания своего не прерывая, пожал только плечами. Зато отозвался Марко:
– Я и сам знаю. Там спят кравчий, лейб-лекарь, королевский доезжачий, новый ишпан перевозчиков, когда ночует во дворце. Еще ишпан глашатаев, кажется... Ано, ишпан глашатаев.
– Ну что ж, пошли. И ты, Прилепа, с нами, только прихвати отмычки. А ты, Тренка, зажги от свеч факел.
Нужная комната оказалась через три двери. Прилепа ловко справилась с замком, и Хотен, забрав у Тренки факел и поманив за собою одного только Марко как свидетеля (не хватало только, чтобы у мадьярских вельмож вещи попропадали!), вошел в душную вытянутую светелку. Маленький башмак несчастливой жадины Златы валялся чуть ли не посередине, одна из кроватей сдвинута, открывая заслоненную ранее крышку, четко очерченную в дощатом полу. Последняя надежда поймать злодея в ловушку угасла в душе Хотена: теперь уж окончательно решил он, что убийца не собирался сюда возвращаться.