Страница 11 из 16
– Если деньгами, так каждый немец будет, пожалуй, на отдельном костерке свою похлебку варить, – усмехнулся Хотен.
– Да пусть варит! Главное, чтобы на войне мои приказы выполнял, а не как твои земляки-киевляне: хотят, наступают, не хотят – шлют гонцов, что пора-де им, хоробрам, и по домам… Ты бы лучше не об отдельной немецкой похлебке заботился, а спросил бы у меня, где я денег возьму на наемное иноземное войско?
– Не думал я, великий княже, что твоя казна сейчас настолько полна, – осторожно заметил Хотен.
– Состояние моей казны есть державная тайна! – погрозил пальцем князь Изяслав. – Однако казна тут не при чем. Если и пусто там сейчас, мечом добуду, сколь надобно мне – так не раз уже бывало. Наемному войску я заплачу не из нынешней своей казны, а из денег, которые добудешь для меня ты, боярин мой ты новый, свеженький, с пылу с жару.
Хотен почувствовал, что его пот прошиб. Кого это задумал ограбить князь Изяслав, и почему выбрал для сего злого дела его, человека мирного? Разве мало у князя бессовестных рубак? И стоит ли того боярская честь?
– Ты должен найти и выкопать большой клад. Ты человек честный… Любишь, любишь злато-серебро, а честный… Чужого, не заработанного не возьмешь. Я бы мог найти другого хитреца-мудреца, который и честным бы казался, и денег не любил бы… Только кто угадать бы мог – может быть, он как раз на большой куш и польстился бы? Может быть, он как раз такого куша всю жизнь и ждал? А ты показал себя добре дважды – и когда вместо денег или награды целым табуном конским попросил у Башкорда жизнь ничтожного раба-персиянина, и когда с казной моей в Киеве так бережно обошелся. Представляешь, как зачерпнул бы из неё приятель твой боярин Петр, если бы я свалял дурака и написал бы ему такую же грамоту, как и тебе?
Хотену стало неловко. Ведь у него руки просто не дошли тогда до великокняжеской казны – очень уж увлекся розыском убийц Игорька-хорька, да и мечтами о Несмеяне… Время ли сейчас об этом вспоминать? Взять хоть бы и то одно, что клады ему искать еще не приходилось. Он честно поведал про это князю Изяславу, а тот только отмахнулся.
– И митрополит отец Клим о тебе хорошо отзывался. Он здесь, со мною, ты ведь знаешь?
– Да, великий княже, на Киеве суздальские бояре всё грека ждут, из Цареграда.
– Долго ждать будут. Отца Клима признают епископы большинства княжеств. Отец Клим считает тебя книжником и в душе настоящим христианином, чему я, признаться, дивовался, однако не стал и разуверять доброго отца Клима. Теперь о кладе. Он закопан был дедом моим Владимиром, а его тайну дед открыл мне за несколько месяцев до смерти своей. Дед тогда побил горшки с моим отцом, обижался и на младших своих сыновей, а вот ко мне благоволил. Может быть, потому что отец долго держал меня на посылках, не знаю, а я так и рвался повоевать… Сейчас святые отцы и деды наши, в рае своем восседая, конечно же, стремятся, как могут, помочь нам, их потомкам, однако при жизни им было трудно с нами, а нам немало приходилось вытерпеть от них. У тебя-то самого как жизнь с отцом складывалась?
– Обычно, великий княже, как у всех… Я его любил и уважал. Конечно же, хотел ему подражать, и вот тоже стал емцем. А батька мой был убит на службе отцу твоему великому князю Мстиславу, когда мне было только двенадцать лет.
– У нас, у Рюриковичей, не как у всех. У вас отцу и сыну нечего делить, разве что любовь жены и матери. А у Рюриковичей младенец привязывается больше к кормилице, а мать видит издали. И вообще у князей семья не так дружно и тесно живет, как у простолюдинов, о чем тебе, небось, известно. Зато, правда, и муж с женою, – тут князь Изяслав усмехнулся, – реже дерутся. А в первую голову у нас отца и сына ссорит власть. И чем выше положение обоих в княжеском роду, тем глубже распря. Ты скажешь, великий князь может дать сыну удел и тем поделиться властью, вместе с тем и отделив его от себя, но сколько раз в таких случаях сын, укрепившись в своей волости, начинал грозить оттуда собственному отцу! Для чего я это тебе рассказываю? Дело того требует. Ты должен знать всё, чтобы не осуждать поступки моего деда Владимира, кои чернь может легко осудить.
– Как могу я осуждать великого князя киевского Владимира Всеволодовича, а по- народному Владимира Мономаха? – искренне поразился Хотен. – Я видел его не раз, и отец мой покойный его боготворил…
– Ты видел его мудрым старцем в благородных сединах, на арабском коне в золотых доспехах, а я иначе… Впрочем, знаешь ли, как ни любил я деда, как ни преклонялся перед ним, в чем-то я понимал тогда и своего отца. Ему было тогда под пятьдесят, моему отцу, у него уже внуки были, и он был могуч и свиреп, так и рвался отвоевывать у поляков земли по Бугу. И представь, что волю такого мужа подавлял осторожный старец, которому и в голову не приходит передать старшему сыну власть! Так вот, незадолго до смерти своей дед вызвал меня к себе из Смоленска, при этом посол его загнал двух коней. Я пустился в путь, еле успев переодеться после охоты, и ввалился к нему в ложницу, как был, в дорожной пыли. Дед, вопреки моим опасениям, оказался бодрым и веселым. А начал с того, что посмеялся надо мной: уж не вздумал ли я, что он возжелал посадить меня на киевский золотой стол? Потом заперся со мною наедине, вот как я с тобой, и сперва долго выспрашивал меня, что я думаю о дядях и о старших племянниках как о державных мужах. Потом изложил, не торопясь, свое мнение о них, и я изумился: наши мысли почти во всем совпали…
– Открыл мне один мудрец, что судьба и дарования божеские передаются не от отца к сыну, а от деда к внуку, – пробормотал Хотен.
– И кто был сей мудрец?
– Не прогневайся, великий княже, но поведал мне сие киевский волхв Творила.