Страница 1 из 16
Пролог, или О беспокойствах и сомнениях ангела Господня Пантелеймона
Лета от сотворения мира 6658, от Рожества же Христова 1151 года святки выдались необычайно студеными. Была это, пожалуй, самая суровая из зим, которую довелось пережить ангелу Пантелеймону с тех пор, как несколькими столетиями ранее здесь, на Руси, появились первые христиане и захожего греческого попа угораздило наименовать при крещении одного из них Пантелеймоном. Земли же в Европе и Азии, которые дотоле приходилось облетать ангелу, не ведали вообще морозных зим – не говоря уж о предвечном пребывании в сонме у Престола Господнего, где ни холодно, ни жарко и куда ангел Пантелеймон отнюдь не желал бы теперь вернуться, потому что извелся бы там от скуки.
А сейчас стоят трескучие морозы, поистине трескучие – потому что ангел сам слышал, пролетая над Днепром, как трещит лед, сковавший эту могучую реку. Впервые поверил тогда он в басню, что в такой мороз птицы замерзают на лету. Сам-то он замерзнуть не мог, однако крылья у него обледенели, пришлось спускаться на ближайшую избу и оттаивать их в струе дымного и теплого воздуха, тянущегося из волокового окна. Вместе с дымом, теплом и запахами крепкого стоялого меда до ангела Пантелеймона доносились обрывки застольной беседы трех русичей, успевших уже обсудить бабьи проделки, святочные сенсации в околотке и повернуть на наезженную колею болтовни о княжеской междоусобице. А тем самым и отвлечь ангела от зряшных размышлений о том, как бы он выглядел в белом овчинном полушубке поверх туники, какой длины следовало бы в таком случае делать в полушубке прорези для крыльев и не стало ли бы это нарушением Устава вышних сил? Ведь удивился ангел Пантелеймон: разве в такие морозы война не затихает – даже эта, почти бесконечная русская война за великое киевское княжение? А в том, что она неминуемо вспыхнет снова, нечего и сомневаться: всем понятно, что великий воин земли Русской великий князь Изяслав Мстиславович, внук Мономаха, выбитый из Киева дядей своим суздальским князем Юрием Владимировичем, сыном Мономаха, не удовольствуется оставшейся у него последней волостью, Владимиро-Волынским княжеством, и обязательно продолжит борьбу за золотой киевский стол.
Пропуская мимо возвышенного своего слуха слова, жеваные одним из мужиковатых собеседников, «ото ж» и «тако воно и есть» второго и матерные выражения, обильно уснащающие речь всех троих, ангел Пантелеймон узнал и кое-что новое для себя из мнения народного о князе Изяславе, в святом крещении Пантелеймоне, а стало быть, о своем подопечном. Оказалось, что именно сейчас Изяслав Мстиславович оказался в положении едва ли не самом тяжком со дня смерти отца его, великого князя киевского Мстислава Владимировича. Сыновья его дяди-врага, осуществившего, наконец, давнюю свою мечту и ставшего великим князем киевским, сидели один в Переяславле, ключевом городе юга Руси, откуда лежала прямая дорога на киевское великое княжение, а два других в Пересопнице и Дорогобуже, уже самому князю Изяславу перекрывая путь к Киеву и стесняя его в последнем владении. Вечный союзник Юрия и противник Изяслава галицкий князь Володимирко Володаревич был богат и силен как никогда, а в далеком дивном Царьграде крепко держался за поручни своего престола, золотыми поющими птицами да рычащими зверями украшенного, венценосный покровитель Юрия греческий император Мануил. Зато постоянный союзник князя Изяслава, дядя его, трусливый и бестолковый Вячеслав Владимирович как раз помирился с братом Юрием, а зятья Изяславовы польский король Болеслав Кудрявый и венгерский король Гейза завязли в войнах на границах собственных государств и не могли послать в помощь войска, не говоря уж о том, чтобы самим вмешаться в русскую усобицу.
Самое время теперь Юрию Владимировичу, недаром же прозванному Долгоруким, подтянуть ополчение из Суздальщины, вывести на твердые зимние дороги мощные киевские полки и, собрав всех остальных союзников, окружить беспокойного племянника-соперника в малом Владимире на Волыни, чтобы принудить Изяслава к сдаче и поступить с ним по воле своей – заточить в поруб, как обошелся тот сам с врагом своим двоюродным братом Игорем Ольговичем, впоследствии постриженном в монахи и убитом киевлянами, или ослепить, а то и умертвить, как уже замышляли в свое время брат убитого новгород-северский князь Всеволод Ольгович и двоюродные браться черниговский князь Изяслав Давыдович и Владимир Давыдович.
Все нечаянно подслушанные ангелом Пантелеймоном собеседники явно держали руку великого князя Изяслава Мстиславовича, а тот, что отделывался словцами-бессмыслицами, паче всех огорчился горькой участью, грозящей князю Изяславу, и завязал прихотливый матерный узел. Похвастал прелюбодеянием с покойной матерью князя Юрия, почтенной королевной Гитой Гаральдовной (что можно бы еще вытерпеть, хотя и то подумать: когда и где мог встретиться с нею этот косноязычный мужлан?), однако же похвалился таким же зазорным деянием и с Пречистой Богородицей, и с «архангелом Гавриилом» (да ну?!), и вовсе уж было непонятно, каких это он на закуску бодал «двенадцать боженят».
Ангела Пантелеймона эта фигура русского красноречия до того разозлила, что иней и изморозь на его тунике, мгновенно растопившись, дождем пролились вниз, на лету замерзли и уже сосульками зазвенели, разбиваясь о замерзшую тропинку. Прямо перед носом пролетели сосульки у девки, с пустым жбаном навострившейся было из избы в погреб за пивом. Раба, наверное. Тут же задрала она кверху свое широкое чернобровое лицо, но вряд ли сумела разглядеть белого ангела на белесом небе.
Впрочем, ангел сразу же набрал высоту и уже сверху присмотрелся ко красным, точно гусиные лапки, ногам девки, застывшей истуканом языческим. Нет, показалось ему. Обута, слава богу, а босая, так уж точно примерзла бы там. Впрочем, русичи всегда удивляли Пантелеймона, столетиями порхавшего над куда более теплыми краями, не только приспособленностью, но и прямой любовью к студеной своей зиме. Ждут не дождутся, будто малые дети, когда можно будет друг в дружку снежками побросать! Закутаются в меха, как звери, и притворяются, что сам черт (тьфу!) им не брат. Нарубят целые горы дров, обставят поленницами избы и варят пива и меды к святкам, чтобы молодым колядовать, а пожилым пьянствовать себе всласть в дымных горницах. А румяные их девки и молодицы именно на морозе, неведомо почему, и расцветают. Выволокут на двор свои корыта с мокрым бельем и давай рубахи на веревках развешивать, а те сразу же леденеют и звенят на ветру, как стяги войска Деда Мороза.