Золотая свирель

   — Зеб, прихлопни жужжалку, да и всех делов, — промычал парень набитым ртом. — Гля, на хлеб села.

   Бородач, не целясь, шлепнул лапищей по столу. Чашки-плошки подпрыгнули, а я чуть не задохнулась. Что-то внутри взвыло не своим голосом. Я вскочила, ничего не соображая.

   — Все, Катинка. Ешь спокойно. — Мужик смел на землю полосатый трупик и приподнялся, чтобы достать его сапогом. От предчувствия хруста у меня волосы дыбом встали.

   — Стой!

   Я кинулась мужику под ноги. Проехалась на коленях, накрыла рукой скрюченное тельце.

   — Ты чо, девка? Девка, ты чо?

   Осторожно подняла осу за крылышки, положила на ладонь. Села на пятки. Лапки у осы шевелились, брюшко подергивалось. Черное жало клевало воздух — она еще была опасна, желто-черная полосатая тварка с глазами как у Скаты.

   — Тяпнет же, — прогудел над моей головой бородач. — Брось! Дрянь всякую подбирает...

   — Жалостивая она, — услышала я голос Пепла. — Видеть не может как кого-то бьют.

   — Дык… оса же! Катинку вон спугала.

   — Пойдем, Леста.

   Я почувствовала как меня поднимают за локоть.

   — Пепел… — меня все еще трясло.

   — Пойдем.

   — Скаженная девка, — бормотал за спиной бородач. — А с виду и не подумаешь...

   На крыльце я споткнулась о ноги одного из зевак, но Пепел подставил плечо. Осу я так и несла на ладони. Она сучила лапками, маленькие жвала беззвучно щелкали. Живая. Живая. Боже мой, он мог ее раздавить.

   Пепел отвел меня за дом, к зарослям репейника и крапивы. В зарослях явно скрывался овраг и оттуда тянуло гнилью — должно быть, в овраг сбрасывали мусор.

   — Положи ее вот сюда, под лопух, — посоветовал Пепел. — Отлежится твоя оса. Он ее только помял.

   Я присела на корточки, протянула руку меж стеблей и осторожно стряхнула насекомое на землю. Оно упало не на бок — на лапки. Отлежится, да. Он ее и правда не раздавил — только помял.

   — А теперь, прекрасная госпожа, объясни, что это было?

   Пепел помог мне встать. Сверху я уже ничего не видела кроме бурых осенних лопухов.

   Что это было? Я улыбнулась:

   — Самая примитивная магия, Пепел. Магия подобия. Может быть, кто-то где-то спасся, потому что я не позволила раздавить кусачую осу.

   "Спускаться вниз" — значит спускаться вниз, это я усвоила. Очень просто.

   Я и спускалась. Вниз, вниз, вниз.

   Склон холма, галечный оползень, устье оврага, просевшее дно, дыра в земле, подземный коридор.

   Коридоры вели куда-то в недра. Я и не знала что здесь столько переходов под землей. Иные оказались темны, в других тускло светилась плесень, в первых я видела плохо, во вторых лучше, но кромешной тьмы не было нигде. Из множества переходов я выбирала тот, который имел хоть малейший уклон, а если не могла определить — шла наобум.

   Коридоры кончились, начался спуск — длинные и крутые лестничные пролеты, прорубленные в скале. Скоро лестница превратилась в винтовую, врезанную в монолит. Темнота вокруг обрела плотность и густоту, стены сдвинулись, сжали меня в плечах, и подошвы уже не помещались на узких ступенях. Лестница все больше обретала схожесть с вертикальной шахтой, того и гляди сверзишься. Я неуверенно потопталась на ступеньке, больше похожей на карниз, повздыхала, подоткнула юбкуи начала спускаться задом наперед.

   Когда вместо очередной ступени нога нащупала продолжение пола, якое-как развернулась — в непроглядной темноте висела оранжевая вертикальная линия. Я толкнула тьму по обе ее стороны — тьма лопнула, разошлась двумя створками, плеснув в лицо дымно-рыжим пляшущим светом. Стаи ломаных теней шарахнулись под своды, попрятались за колонны, столпились по углам — но тут же, с птичьим любопытством принялись выглядывать, шевелиться, вытягивать шеи и расталкивать соседей. Здесь пахло окалиной, горелой медью, и еще чем-то таким, чем пахнет воздух, когда его выхолостит, выскоблит до первоосновы очистительный огонь.

   Между сдвоенных кряжистых колонн возвышался очаг. Огромный, словно дом, в разинутый зев его можно было войти как в ворота, не склоняя головы. Там полыхало — даже не полыхало, а стеной стояло — мрачное тусклое пламя, оглушая низким, на грани слышимости, ревом.

   Через мгновение я поняла, что смотреть в это пламя нельзя — лютое его свечение словно щелоком выедало глаза. Я потерла ладонями лицо и немного постояла, моргая и пытаясь восстановить зрение.