Случайные люди

Печеной птицей все еще пахло, причем именно птицей, как мама запекала курицу в духовке. С чесноком, зло подумала я, чувствуя, что в рот бежит слюна. А в глубокой сковородке собирается жирный сок, в который потом макали хлеб. Хлебом теперь тоже запахло. Я тихо зарычала, злая на себя, и тут обнаружила, что просвета между деревьями не стало, а по левую руку, где раньше была дорога, теперь – сплошная чаща. И справа. И впереди, и сзади. Я, стараясь не вертеться на месте, чтобы не потерять, куда шла, огляделась. Лес теперь был темнее, и деревья казались другими. Это от страха, подумала я, прижимая к груди пакет с туфлями. Сердце колотилось быстро и громко, казалось, что сейчас все лесные звери его услышат и придут меня есть. А по деревьям я лазать уже забыла, как, и деревья тут такие, что не допрыгнешь до нижних веток... Я всхлипнула, выдохнула, запретила себе реветь и пошла туда, где должна была бы сейчас быть дорога. Мясом запахло сильнее, и теперь мне чудились голоса. Ну все, довело меня это выживание в дикой природе. Сейчас еще покажется, что это телевизор, а курицей и в самом деле тянет с кухни, а на кухне мама и бабушка... они спросят, где я так долго была, и позовут к себе. А я не пойду, потому что знаю я эти трюки: в темном непонятном лесу героя зовут к себе умершие родственники, или еще лучше – покойная любимая девушка, а он как дурак идет. Если герой – главный, то как-нибудь выживает, а если второстепенный персонаж – вот и все кино для него.

Но пахло вкусно, голоса были ближе, а под ногами обнаружились следы. Я на всякий случай пошла не прямо по ним, а чуть сбоку, стараясь не шуршать. Между темных стволов мелькнул огонек. Я замерла. Идти или не идти? Если там правда люди, то они могут быть такие же, как те, на дороге, отнимут серьги и туфли, или еще что похуже. Съедят. Я бы непременно съела одинокую девицу, которая мотыляется по лесу безо всякого толку.

С другой стороны, из меня выживальщик в естественной среде – как из депутата честный человек, и ничем хорошим мои прогулки по лесу в одиночку не окончатся. Съедят. Причем дикая природа не спросит, кто такая – а люди, может, спросят.

Я, стараясь шуметь как можно меньше, подкралась ближе, выглянула между деревьев. На прогалине горел костер, а от еще одного кострища, с угольями, поднимался аппетитный дымок. Пекут, подумала я, ну точно, запекают. К сожалению, кострище было не без присмотра, у костра сидели две женщины. Я удивленно моргнула. Уж на что я нелепо смотрюсь в лесу в платье, а они были одеты еще наряднее:длинные юбки, пышные рукава, а у одной – золотой венец в пепельных волосах. Она была постарше, а вторая, с волосами под покровом – как будто моего возраста, за двадцать пять. Я выдохнула и почти уже решилась выйти к ним, как вдруг меня что-то дернуло назад, развернуло, впечатало в кору. Я вскрикнула и тут же замолчала: в горло уперлось холодное. Пакет шлепнулся к ногам, а я подняла руки и заговорила быстро:

– Я с миром, я не хотела нападать, не хотела красть, я просто мимо проходила, отпустите, я просто... У меня папа прокурор!

Папа у меня был кто угодно, только не прокурор, но, говорят, всякие гады реже нападают, если знают, что просто так им это с рук не сойдет.

Лица в темноте не различить, но кажется, это был мужчина, выше меня на голову, он нависал и слушал, держа нож у моего горла, а потом взял за плечо, оторвал от дерева и швырнул в круг света от костра. Дамы – а их хотелось называть именно дамами – подобрали ноги, но остались сидеть. Я шумно сглотнула. И что теперь делать? Сказала на пробу:

– Добрый... э.. вечер.

Вооруженный тип, тоже одетый странно, в длинной тунике, сапогах и плаще, спрятал нож, наклонился, на секунду загородившись плечом, а выпрямился, уже держа в руке меч. Я отступила на шаг. Повторила тряско:

– Д-добрый вечер. Я... я заблудилась, просто шла мимо... правда, честное комсомольское... я уйду, сейчас уйду и все, вы меня больше не увидите.

Они молчали, глядя на меня во все глаза, и я сделала еще один шаг назад. Может, отпустят... еще и еще шаг. Тут опасный тип словно надвинулся, оказался передо мной, а острие меча уперлось мне под подбородок. Я схватилась за клинок, стараясь удержать, чтобы он меня не проткнул. Тип шарил глазами по моему лицу и рукам, я заметила, что физиономия у него бандитская. Да какая разница, какая физиономия у того, кто мне сейчас перережет горло?! Будь он хоть миловидный херувим.

Одна из дам что-то звонко сказала. Мужик обернулся, я тоже скосила глаза. Та, что в венце, встала, оправила юбки, подошла. Тронула мужчину за руку, и он отвел меч, но отходить не стал, все так же торчал надо мной черной тенью. Я снова сказала:

– Добрый вечер. Простите за беспокойство.

Дама слушала, чуть склонив голову, потом что-то проговорила. Я покачала головой.

– Я не понимаю.

Она сказала что-то еще. Я ответила то же самое, развела руками. Мужик с мечом спросил что-то. Голос у него оказался как раз тот, какой должен быть у таких вот мрачных типов с тяжелым подбородком, черноволосых, темнобровых: глубокий, железный, словно кто-то пинал двухсотлитровую бочку. Я как могла жалостливо изломила брови, снова развела руками:

– Я вас не понимаю. И вы меня, видимо.

Дама разглядывала мои серьги, потом коснулась царапин на груди. Я вздрогнула, но осталась стоять смирно: меча мужик не убирал. Дама развернулась и отошла, бросила что-то через плечо. Тип с мечом нахмурился, но оружие в ножны сунул, недовольно, со стуком. Пропал между деревьями и скоро вернулся: с моим пакетом. Вытряхнул его перед дамами. Та, что в венце, носком башмака тронула туфлю, посмотрела на меня, сказала что-то своей товарке. Та подскочила, подобралась ко мне, заговорила быстро. Я выдавила:

– Я не понимаю...

Она прижала ладонь к груди, выговорила что-то. Может быть, ее имя? Просить повторить было бессмысленно, не поймет, и я коснулась своей груди, проговорила старательно: