Страница 17 из 101
— Нити? Да. Вообще, знаешь, раньше я встречал упоминание о нитях в стихах Центримуса I. Только решил, что это просто такой красивый оборот речи.
— Понятно. Ну, надеюсь, теперь ты не так расстроен, что один уезжаешь в столицу? Ты так давно об этом мечтал...
— Это да… но… Не при таких же обстоятельствах!
— …мечтал попасть в столицу и встретить там прекрасную девушку, — продолжал гнуть свою линию Зюджес, с каждым словом улыбаясь всё шире.
— Вот не надо сейчас о девушках!
— …прекрасную девушку с тонким станом и широкими бёдрами. — Друг очертил в воздухе руками расплывчатую фигуру. — И пламенно-нежным взглядом больших выразительных глаз, которые не напоминали бы сергасские бойницы.
Талиан вгляделся в смеющиеся глаза друга, от которых остались одни щёлочки, в его сияющую улыбку — и дыхание перехватило. Захотелось как следует запомнить это лицо с характерными восточными чертами: невысокий лоб и прямые брови вразлёт, широкие нос и скулы. Но больше всего — конечно, улыбку, от которой на душе становилось невообразимо легко и свободно.
— А ты, вообще, знаешь, что самые большие и выразительные глаза у девушек из племени Мархала? — мечтательно произнёс Талиан, поддавшись на провокацию друга. — Вот мы называем зулунцами всех с чёрным цветом кожи, но на самом деле их войско состоит из десятков племён. Они отличаются друг от друга так же явно, как низкорослый, черноволосый и узкоглазый сергасец от высокого, рыжего и белокожего гауруса. Представляешь? — он улыбнулся, глядя в потолок. — Для нас все зулунцы на одно лицо, да и видим мы одних воинов. Но императору Шакрисару I в году сто тридцать восьмом со дня основания Империи Морн принесли в дар девушку из племени Мархала. В Хрониках Юджина говорится, что ей специально надсекли веки в возрасте семи лет, чтобы глаза казались ещё выразительнее.
Закончив говорить, Талиан прислушался к успокоившемуся, тихому и размеренному дыханию друга и фыркнул. Тот уже вырубился. Как и всегда, недослушав до конца. Вот же балда!
Когда рядом, развалившись на полкровати, внаглую дрых Зюджес, казалось, завтра не наступит никогда. Но утром оно пробралось в комнату настойчивым стуком в дверь, грохотом тазов и кувшинов для умывания, суетливым и многоголосым щебетом слуг.
— Войдите! — бросил Талиан, протирая слипшиеся глаза и садясь на кровати. Подушка ещё была примята в том месте, где лежала голова Зюджеса, но его самого нигде не было.
В комнату галдящей толпой ввалились слуги, а дальше… началось нечто невообразимое! Талиан всегда умывался и одевался сам, и он совершенно не привык, что его будут мыть, вытирать и одевать в четыре пары рук, словно он малый ребёнок и не в состоянии позаботиться о себе.
Только яростные протесты и попытки сделать хоть что-то самому ни к чему не привели. Слуги многократно извинялись, но не останавливались. Когда же экзекуция закончилась и ему поднесли до блеска отполированное овальное блюдо, высотой в две трети его роста, Талиан поначалу не узнал себя.
В серебряной глади отражался юноша в тунике сочного малинового цвета, с вышитым на груди императорским гербом и меандровым орнаментом по краям, из-под которой примерно на ладонь выглядывала простая белая туника. Талию обхватывал широкий кожаный ремень. На ногах сидели, как влитые, новенькие туфли с закрытой пяткой. А с плеч свисал, прихваченный золотой брошью у шеи, длинный плащ.
— Тан Тувалор велел вам спускаться во двор, — с поклоном произнёс слуга, подавая ему тонкий золотой обруч.
Талиан взял обруч из рук и вплотную придвинулся к поверхности блюда. Оттуда на него глядело бледное лицо с серьёзными глазами и плотно сжавшейся линией губ. К горлу поднялся липкий ком.
Он станет императором. Теперь уже неоспоримо.
Разве таким должно быть его лицо?
Мотнув головой из стороны в сторону, Талиан расправил плечи, выдохнул и опустил золотой обруч на растрепавшиеся кудри. А затем заставил себя широко улыбнуться. Выйдя из комнаты, он оставит за спиной целую жизнь, но другим знать об этом не обязательно.
На внутреннем дворе ждали только его. Три сотни отборных воинов длинной цепочкой, по одному — два в ряд, выезжали в распахнутые ворота. На каждом была небесно-синяя туника с вышитым серебряными нитками сергасским гербом: скрещёнными секирой и боевым знаменем на переднем плане, и восходящим над морем солнцем — на заднем. На боевом знамени традиционно изображалась конская голова в память о тех временах, когда сергасцы ещё жили в Великой степи на востоке.
Сений Брыгень в своей коричневой тунике с эдельвейсами смотрелся среди этого синего моря так же уместно, как чёрная клякса на белом листе бумаге. Но вид он держал весьма независимый и вряд ли тяготился подобным обстоятельством.
А вот танья Шарлина, заметно округлившаяся за последний месяц, выглядела неважно. На её лице застыло скорбное, плаксивое выражение, явно неподходящее для прощания с мужем. Тан Тувалор поцеловал жену в лоб, погладил по животу и отошёл в сторону, к детям. Те, умытые и в чистых туниках, выстроились в шеренгу неподалёку. Даже самые младшие не плакали, прощаясь с отцом, зато с радостью глазели по сторонам, любуясь всадниками в бронзовых панцирях и нахохлившихся шлемах с конскими хвостами, выкрашенными в насыщенный синий цвет.
Церемонную картину прощания нарушал лишь пятилетний сынишка Андмара, продолжавший бежать за отцом до самых ворот и рыдать в голос. Если бы не он, Талиан никогда не признал бы в статном всаднике того улыбчивого веснушчатого парня, с которым они вместе потерялись в лесу. Тан Тувалор тогда поднял на уши всю крепость, и через два дня их нашли — ободранных и голодных.