Карамель

– Тебе идёт улыбка, Карамель Голдман, – забавляется девушка, глядя на мою дыхательную маску.

– Взаимно.

И вновь над головой угнетающее пространство мостов и крыш. Неспешно бредём к Золотому Кольцу, откуда начинается шествие. Как свойственного Новому Миру – бредущим навстречу людям плевать на присутствие шагающих в иную сторону, они сосредоточены на своих делах и мыслях, на своих лицах. Мы двигаемся навстречу потоку, сталкиваемся с ним, нарочно задеваем плечами, цепляем глазами. Держусь чуть за Каином, чтобы не привлекать излишнего внимания конкретно к себе, рядом вьётся Кармилла.

Горстка людей, что мы из себя представляем? Как я могла пойти на это? Как согласилась и возжелала сама?

И вот примыкает первый человек. У него бедная одежда и ещё более бедный взгляд. Но он присоединяется к шествию безликих, он идёт бок о бок с нами. Не проронив ни единого слова, он вплавляется в симбиоз двигающихся. Мы поднимаемся по лестнице, и там нас встречают редеющие горсти людей; идущие (не все) меняют направления шага и подстраиваются к нам. Кармилла подмигивает. Участвовала ли Миринда в шествии безликих? Она зачастую бывала в хозяйственных отделах на нижних этажах – значит, могла встречать разрисованные маски. Присоединялась ли она к ним от обиды на дом Голдман или всегда была верна людям, что дают ей кров, еду и безопасность?

Следующий этаж.

Замедляемся. Ловлю взгляд женщины, что выискивает нечто в сумочке, но под пристальным наблюдением со стороны отвлекается и замирает. Она смотрит на мою улыбку. Смотрит, как я отдаляюсь. Смотрит и думает. Не идёт дальше и не возвращается к былым делам – потрясена и озабочена, ошарашена. Зерно сомнения посажено.

Маски – наш язык протеста.

Маски, что служили средством обезличивания толпы, стали нашим инструментом за право голоса.

Нам закрыли рты – мы их нарисовали.

Оборачиваюсь и наблюдаю поспешно нарастающую толпу. К нам присоединяются люди в обыкновенных дыхательных масках – на корпусе из защитного материала нет улыбки, но улыбка читается во взгляде: прищур, морщины в уголках глаз, приподнятые от задора брови.

Этаж за этажом мы идём. Преодолеваем ступени и колонны, оставляем пустые, хоть и наполненные изнутри, отделы, игнорируем зазывающие вывески неоновых нитей.

И вот мы на поверхности. На верхнем этаже Золотого Кольца; после деревьев Острога дома выглядят вычурно, безжизненно, плаксиво, убито. Я смотрю на тянущиеся монолиты и не понимаю, как смела восторгаться ими. Серые пугающие дома прокалывают серое, лишённое не только цвета, но и смысла быть цветным – небо. Где-то там – я знаю – грустят звёзды, на которые не смотрят. Где-то там – за вбитыми домами, за искусственными тучами – утаено солнце.

Каин просит остановиться рядом с ним – у парапета. Мы выбиваемся из потока идущих людей и встаём у края платформы, взглядом врезаемся в пугающее и восхищающее красотой и монументальностью Здание Комитета Управляющих. Оно вызывает одновременно восторг и опасение.

– Салют в твою честь, Карамель Голдман, – говорит Каин и через секунду город потрясает взрыв.

Нет.

Нет-нет-нет.

Огненное зарево с аккомпанементом из лопающегося стекла вздымается вверх по нескольким этажам – те рассыпаются, а сам город – поражённый – замирает. Каждый в Новом Мире смотрит на зияющую дыру – пугающую полость – в Здании Комитета Управляющих. Чёрный дым – словно все находящиеся там люди разом прикуривают – громадиной ползёт по изуродованным конструкциям.

Это неправильно.

Так быть не должно.

Оно упадёт?

Отец там?

Успокойся, Карамель. Кара. Будь Карой, когда это больше всего требуется.

Наблюдаю за взбирающимся вверх куполом чёрного дыма. Мы пропали. Каин смотрит на меня. Не на город, не на расколотое здание (хотя имеет к нему непосредственное отношение), а на меня.

В голове не укладывается, ведь Каин подорвал Здание Комитета Управляющих – символ незыблемой власти, символ единой системы правления, символ града будущего, символ сплочённости находящихся под куполом людей, символ…

– Посмотри на меня, конфетка, – велит голос подле.

Игнорирую. Да пошёл ты, Каин.

Это и моё Здание Комитета Управляющих. Я восхищалась им (и восхищаюсь до сей поры). А если внутри – на одном из этажей – был отец? Он эвакуируется? Он успеет это сделать? Он жив? Здание рассыплется?

– Скажи хоть что-нибудь, Голдман.

– Ты понимаешь, что у этого будут последствия? – спрашиваю я и обращаю холодный (потому что воедино смешиваются презрение и страх, недовольство и ужас, беспокойство и опасения) взгляд.

– Мы движемся ради последствий, – отвечает Каин.

– Не предполагал, что они могут оказаться негативными для вас? Что, если точка «до» покажется приятней и выгодней, нежели «после»? Возможно, сейчас ты обрёк всех остроговцев и старожилов отлучённого района.

– Мы пытаемся. Мы пробуем. Мы резонируем, чтобы нас услышали.

Больной ублюдок. Нет, это точно неправильно.