Панацея

Рубикон гнал по трассе с удивительной скоростью для такого огромного внедорожника. Солнце готовилось заходить за горизонт. Вечером в пустыне становилось жутко, хоть темнота и закрадывалась в сердце при свете дня, но вечером все становилось хуже. Песок выглядел багряным, как будто пролилось много крови, как будто она впиталась в него. Каждая песчинка отливала красным, как рубин. Оранжевое солнце, розовато-голубое небо и медленно плывущие по небу пушистые облака. Такая ужасающая и печальная картина. Пустыня казалась вымершей. По барханам ползали маленькие ящерки, а кактусы отбрасывали какие-то зловещие тени, которые, казалось, готовы отделиться от земли и стать большим, чем просто тень.

      Пейдж сидела, откинувшись на спинку сиденья, и просто смотрела вдаль, окунувшись в свои мысли. Уоллес вел Рубикон плавно, но быстро, с эдаким мастерством бывалого водителя. Одной рукой держа руль, а второй то поднося к своим губам сигарету, то отдаляя, он напевал мотив какой-то старой песни, которая, возможно, слишком часто играла в барах. Настолько часто, что въелась в мысли мужчины навсегда, как в память о былом времени. Вспоминая свою жизнь, Уоллес невольно находил в себе какие-то черты, которые не должны присутствовать в характере настоящего человека. Не сказать, что мужчина считал себя плохим, просто он не думал, что сделал за жизнь хоть что-то полезное.

      Отслужил в армии, жил один, работал автомехаником, каждый вечер ходил в бар и смотрел футбол. Ну что за заурядная, скучная жизнь? То ли дело сейчас. Скитаться по стране в поисках. А в поисках ли? Просто постоянная беготня с погоней. Развлечений никаких. Ночью напиться до потери пульса и заснуть под крики мертвецов, вылезших из самого пекла Ада, под покровительством самого Сатаны. Молиться Господу Богу, лишь бы дожить до утра, лишь бы набраться сил и не умереть.

      — Солнце заходит. Поменяемся на ночь? Ты сможешь поспать, — Пейдж устало потянулась и повернулась к Уоллесу. У мужчины было очень сосредоточенное лицо.

      Девушку так и тянуло спросить, откуда у него этот шрам, но все-таки человеческое осознание того, что это будет как минимум не к месту, ее останавливало. Мужчина не ответил, а продолжил вести машину. Уоллес настолько глубоко погрузился в свои мысли и воспоминания, что даже не расслышал вопроса, который ему задала Пейдж.

      — Эй, — Пейдж щелкнула перед носом Уоллеса пальцами. — Я тебе вопрос задала. Ночью ты поведешь или хочешь отдохнуть?

      — Давай я отдохну, — Уоллес снизил скорость и немного съехал на обочину.

      — До заката еще есть время, — отметила Пейдж, взглянув на оранжевое солнце. — Мы можем побыть тут, дадим машинке отдохнуть. А, что думаешь?

      — Было бы неплохо, я думаю.

      Парочка достала немного еды, бурбона и уселась на капот Рубикона. Солнце уже наливалось красными оттенками, и небо, поддаваясь его власти, тоже приобретало багряные цвета. Песок уже казался совсем бордовым. Облака порозовели и выглядели как маленькие кровавые пятна на ужасно темном залитом кровью небе. Пустыня как будто сама олицетворяла Ад, со всеми из этого вытекающими последствиями. Тьма, ужас, дрожь, пробирающая до костей, — вот, что такое пустыня. Совершенное одиночество. Рядом с тобой лишь мертвецы, которые так и норовят разорвать тебя на части, чтобы сделать одним из них. Казалось бы, ты стоишь, и в спину тебе дышит что-то холодное, отвратительное. Но что из двух самых страшных вариантов? Одиночество или же живой труп?

      — Я тут думал. А каково тебе в семнадцать лет быть такой одинокой? Ладно в моем возрасте, к такому уже привыкаешь. Тебе семнадцать, ты еще ребенок. Стреляешь, я так понимаю, ты хорошо. И прочее… Я пытаюсь задать вопрос так, чтобы тебя не обидеть, — Уоллес задумчиво посмотрел на бутылку в своих руках.

      — Ты хочешь спросить, не боюсь ли я? — Пейдж вытащила из пачки последнюю сигарету и прикурила.

      — Да. Но чего ты боишься. Одиночества или этой чертовщины?

      — Я не знаю. Но ты прав, мне чертовски страшно. Просто есть правила, которым я следую и благодаря которым я до сих пор жива. Не смотри, не оглядывайся, не слушай. Думай о своем, постоянно занимай свою голову какими-то мыслями, но не думай об одиночестве, страхе или мертвецах. Советую тебе делать так же.

      Мужчина сделал глоток и задумался. Действительно, если просто постоянно занимать свою голову другими вещами, может быть, будет не так страшно. Может, будет легче ходить по земле. Страх — это первобытное чувство. Бояться — нормально. Но в этом мире, если ты хочешь выжить, ты не должен показывать, что тебе страшно. Строй из себя бесстрашного рыцаря, но только не дергайся и не показывай свою дрожь. Тот ужас, который ты испытываешь, может впиваться в тебя цепной хваткой, может расползаться по твоим венам, может приковать тебя к земле, ты можешь его испытывать, это естественно. Но ты не должен его показывать, это должно оставаться лишь внутри тебя.

      — Солнце почти зашло. Двигаем, — Пейдж ловко спрыгнула с капота и села на водительское место. Уоллес тоже спрыгнул и, сев на пассажирское, чуть ли не сразу заснул.

      Проснулся он, когда луна уже освещала темную пустыню, а небо было усыпано звездами. Отовсюду раздавалось рычание и крики, щелканье, было жутко и темно. Песок уже не был багряным, он был серебряным, подобно маленьким звездам на небе. И все равно пустыня наводила на Уоллеса этот отчаянный ужас, который захватывает все тело и не отпускает. Пейдж вела машину на предельной скорости, однако сидела более чем расслаблено и напевала себе под нос какую-то песню. Мужчина понял, что она его удивляет. Маленькая четырнадцатилетняя девочка вернулась домой и не нашла никого, просто забрала вещи и уехала из города. Представить страшно, сколько всего ей пришлось пережить за этой время.

      За окном пейзаж не менялся, но не прекращал восхищать и ужасать. Уоллес решил себя хоть как-то развлечь и начал считать кактусы. Веселое занятие, но надо же себя чем-то отвлечь. К середине ночи количество кактусов перевалило за пятьсот. Уоллес устал считать и стал просто опять наслаждаться видом бесконечной темной пустыни. Глаза мужчины начали слипаться, но, прежде чем они закрылись, он заметил какой-то странный огонек. Уоллес тут же встрепенулся и толкнул под локоть Пейдж.

      — Смотри, там что-то есть.

      Пейдж резко затормозила и всмотрелась в темноту. В земле было множество трещин, оттуда чуть ли не по локоть торчали серые ужасные руки, а вдалеке виднелся какой-то дом, в окне которого горел свет, а из трубы шел дым. Девушка, даже не посоветовавшись со своим напарником, завела мотор и свернула в пустыню. Крики стали громче, машину трясло, они ехали прямо по рукам мертвецов. Девушка вдавила педаль газа в пол, джип снова поехал на предельной скорости. Почти подъехав к дому, Пейдж слегка свернула и Рубикон остановился ровно у лестницы.

      Это оказался небольшой деревянный дом с фундаментом. Дверь была закрыта, в одном окне горел свет, но никого не было видно. Пейдж и Уоллес с минуту сидели и всматривались в окно, никто не выглядывал.

      — Возьми пистолет, посмотрим, что там, — Пейдж забрала один пистолет из бардачка. — Закрой свою дверь, выйдем через эту.

      Уоллес послушно заблокировал дверь. Пейдж вылезла из машины, мужчина последовал за ней. Девушка заблокировала джип и тихо стала подниматься по лестнице. Крики и рычания закладывали уши. Мужчина тихо подошел к двери и приложил к ней ухо. Раздавались звуки классической музыки, ничего другого. Девушка стояла за его спиной. Она знаками попросила его отойти. Пейдж подошла к двери и, повернув ручку, обнаружила, что она не заперта. Девушка пнула дверь ногой, и она открылась нараспашку.

      На пороге стоял мужчина. Его глаза были налиты кровью. Руки его дрожали, но он уверенно направлял на девушку и ее спутника винтовку.