Страница 38 из 45
А и черт со всем! Пусть режут, пусть казнят! Что хотят пусть делают! У него кончилось терпение! Лопнуло! Сдулось! Израсходовалось напрочь! Хватит с него! Наигрались в маскарад и будет! Сколько ж можно издеваться?!
Пересвет не знал, куда идти, понятия не имел, как быть, что делать. Возвращаться в спальню? Упаси боже! Ни за что на свете! Родителям в ноги кидаться, умолять простить, что роль свою не выполнил, задание провалил? Обойдутся! Они же сами его как подсадного зайца в капкан засунули! Как пешку разменную сдали! Родного сына подставили — чести, будущего, психического здоровья лишили! Он ведь теперь жениться по-хорошему не сможет. Кто ж за такого полоумного дочь отдаст? Если народ узнает, какие он тут спектакли разыгрывал, его вообще камнями закидают за аморальное поведение! Нет, уж лучше самому себе камень подобрать на шею, да в омут сигануть. Или с колокольни — тогда камень не понадобится… Нет, с колокольни не надо, шмякнется в лепешку — некрасиво будет, не эстетично…
Пересвет не заметил, как ноги принесли его к лестнице. Вот тут отныне его место, в грязной каморке под ступеньками, среди мётел и вёдер. Он сел, сгорбился, обхватив себя руками за плечи, уткнулся лбом в локти. Похныкать, что ли, по-бабьи? Пока он в ночнушке с оборками. Всё-таки на свадьбе он был невестой. Что ж традиции брачной ночи нарушать…
В этом крыле терема было тихо и безлюдно. Переходы и галереи освещались лишь бледным лунным светом. Где-то под полом жили сверчки, тихонько курлыкали песенки.
Дворцовая кошка прошествовала мимо, не удостоив царевича и взглядом.
Пересвет вздрогнул: по темноте скользнул отсвет свечи. Где-то наверху лестницы заскрипели половицы. Царевич опасливо вжал голову в плечи — не хотелось бы, чтобы его кто-нибудь увидел в таком виде. Ох, не хотелось бы!..
— Погодь! Еще что-то сказать забыл, — послышался приглушенный шепот. Голос вроде бы знакомый, но за стуком собственного сердца Пересвет не мог разобрать.
— Чего еще? — спросил второй голос.
— Говорю же — забыл!
— Тьфу на тебя!
— Погоди! А ежели его никакая отрава не берет и вином опоить невозможно — то как же мы его порешим-то?
— Не моя головная боль. Пусть кадайцы думают. У них на этот счет мастера есть особые — так дело обставят, что комар носа не подточит.
— Это да, тут ты прав, дядюшка. Пойти, что ль, проверить, как там новобрачные? На постельке почивают, али морду друг дружке бьют?
Оба невидимых заговорщика захрюкали, заскрипели — гоготом давились. Шепотом гоготать неудобно, а то ж!..
— Поди, проверь. Вдруг кадайцы не понадобятся? Нихонцы ведь народ гордый да горячий. Чуть что за мечи хватаются да режут не глядя. Если женишок узнает, какая невестушка у него особенная попалась, долго думать не станет — и ей горло перережет, и себе живот вспорет.
— А себе-то зачем?
— От гордости, из-за чести поруганной. Сам подумай, обманом заставили с парнем венчаться! Как тут живот не вспороть?
— Я бы не стал.
— А он станет. Такой это народ, нихонцы. В бесчестии жить не сможет…
Голоса удалялись, вскоре вовсе затихли.
Пересвет сидел в темноте, точно пыльным мешком ударенный.
Что же получается? Пока он тут… А он там… Сколько же времени прошло? Ему хватило? Наверняка хватило, Кириамэ парень шустрый. А мечи на прикроватном столике, только руку протянуть… Боже, неужто правда?
Пересвет рванул по темным коридорам терема, что было духу. Только сквозняк ночнушку развевал парусом. Лишь бы успеть! Лишь бы не опоздать!..
— Ты харакири собираешься сделать?! — выпалил царевич, долбанув распахнувшейся дверью о стену.
— Пока нет. А что, должен?
Пересвет захлопал глазами. Так, сперва отдышаться…
Кириамэ без него, похоже, не тосковал. От суицидальных мыслей был далёк. Устроился на кровати, облокотившись на подушки, и со вкусом расправлялся с булочками, по кусочку отламывая румяную хрустящую корочку.
Перед принцем, оглушенный внезапным возвращением «сбежавшей невесты», в позе удивленного суслика, на задних лапках застыл домовёнок. Видимо, до этого момента о чем-то увлеченно рассказывал, размахивая ручками-лапками.
Царевич рассеянно отметил: булочки были те самые, которые он испек нынче на рассвете. Наверное, домовой сюда и принёс, услужил.
— Пересвет-кун, твои нежные булочки просто восхитительны! — заявил Ёширо. — Такие мягкие и сладкие, просто тают на языке.
Почему-то царевич от этих слов смутился. Не пойми отчего, ерунда какая! Залился румянцем по самые уши, а кулаки зачесались врезать по лукаво улыбающемуся личику супруга.
— Ёкай-сан, — обратился принц к домовому. — Не мог бы ты сделать еще одолжение? Слетай на кухню и замени, пожалуйста, вон то вино на что-нибудь менее отравленное. Мой милый муж туда влил столько снотворного, что, боюсь, еще от одной чарки у меня разыграется мигрень.
— Ты первый начал! — запальчиво выдал царевич. — Ты одурманил меня на пиру! Ты пытался опоить меня во время венчания!!
— Просто мне было больно на тебя смотреть, — пожал плечами принц. — Ты был, как натянутая струна — вот-вот порвёшься. Я хотел, чтобы ты тоже повеселился на этом празднике, устроенном в нашу честь, ведь это справедливо? Зато ты наконец-то научился целоваться. Мне даже понравилось. А тебе?
— Ах ты!..
Терпение царевича лопнуло с треском! Он рванул к принцу, вскочил на постель — блюдо с булочками полетело в сторону, крошки осыпали покрывало, — придавил того к подушкам, схватил за грудки, занёс кулак…