Страница 7 из 26
Отец Бартоломью тепло обнял за плечи. В его словах не было осуждения, он в самом деле знал, что со мной твориться, хотел научить уму-разуму, уберечь от ошибки.
— Тебя мучит то, что ты чуть не убил посла? Так ведь не убил же! Да и не хотел этого — все произошло случайно. Вот и думай об этом, как о случайности, как об испытании, которое позади.
— Но он едва стоял, я видел…
— Тебе жаль сита? Пустое, Хейли. Сита убить непросто. Может, все это — лишь притворство? Может, вина твоя, боль, жалость ему как раз и надобны?
— Зачем, святой отец?
Он посмотрел в пламя алтарных свечей и усмехнулся.
— Меч рубит тело, душу клинком не уязвить. Вина же способна смутить разум, отнять покой. Если уж нечистый расточает улыбки весны, значит, нацелился на душу. Души людские — вот их истинная страсть, их нужда и пища. Своих-то у дьявольских отродий нет, оттого и охотятся за нашими: сожрут, утешатся. А человек уж для царства Господня потерян, не спастись… Но ты не унывай, сын мой, крепкого в вере Бог бережет. Каждый миг помни: лишь Его любовь — истинна, лишь Ему принадлежит твоя душа — и никакое колдовство тебя не коснется.
Отец Бартоломью, совсем как в детстве, погладил мои волосы. Веселые лучи морщин окружили глаза и осветили добротой суровый лик духовника
— А, смотри-ка, свечи-то почти догорели, — указал он на алтарь, — надо бы новые поставить.
— Спасибо, святой отец, — я склонился и с чувством поцеловал его пальцы, — Я все понял. Впредь буду тверд в вере. Обещаю.
— Ступай, дитя мое, тебе надо отдохнуть. Храни тебя Господь. — Он слегка хлопнул по плечу и, услышав невольный стон, закончил назидательно. — А о ранах все же заботиться надо: промой, перевяжи. Да если лекарь нужен — непременно зови, стыдиться тут нечего.
6.
Трезвые размышления отца Бартоломью, его спокойная уверенность всегда помогали мне обрести опору, помогли и в этот раз: я уже недоумевал, как обычный запах мог ввергнуть в такие сомнения? Лишить меня покоя? Непривычно, неприятно, страшно — да, но чтобы так раскваситься!.. Как я повелся на эти уловки? Как умудрился не разгадать их сразу? Ведь все это так просто! Да и знал же я, с кем имею дело.
— Ситы! — я почти выкрикнул это в темноту коридора, — ситы, чтоб вас!..
Среди лугов,
пашен,
В светлых домах
наших,
Хранимых законом Божьим, больше не быть беде:
Стуком подков
дробным,
Звоном клинков
злобным
Песню на гибель сложим дикой лесной орде!..
За молитвой и исповедью я не заметил, как пришла ночь. Солнце успело сесть, в узкие бойницы заглянула звездная чернота, а по стенам зажгли факелы. Сегодня, в честь высоких гостей, света было вдвое больше обычного, как и стражников. Пока шагал по коридорам, взбегал по лестницам, в голос распевая боевые песни, они то и дело попадались на пути. Я бодро салютовал отцовым рыцарям и вообще чувствовал себя воеводой, готовым к сражению. Боевой дух, замешанный на презрении к врагу, так горячил кровь, что, даже боль и жжение в раненой руке уже не волновали. В таком бравом настроении я распахнул дверь своих покоев и замер.
Впереди была почти полная темнота: свет факела, закрепленного напротив проема, едва проникал за порог.
Но внутри кто-то был — я знал это наверняка.
— Кто здесь?..
Я потянулся за кинжалом, но пальцы, сведенные болью, скользнули мимо рукояти.
Из темноты метнулась тень: горящие глаза, и хищный оскал. Зверь. Не задумываясь, я вскинул руку — остановить, поймать раньше, чем зубы достанут шею. И тут же мощный удар обрушился на плечи. Мы схватились, упали и покатились вглубь комнаты. Во тьму.
Зверь был силен, гибок и отчаянно рвался к моему горлу. Рана на руке открылась, дергала болью, борьба давалась все тяжелее. Я уже готов был сдаться, когда он вдруг ослабил хватку, откатился в сторону и захохотал.
Разве можно было не узнать этот смех?
— Какого сита?!.. — я вскочил, в ярости забыв, как измотан. Первой мыслью было прибить звереныша! Слава Богу, быстро сообразил, что будь мне это по силам, он бы уже не смеялся.
В конце коридора послышались шаги. Я опрометью кинулся к двери, захлопнул и толкнул засов — не хватало только, чтобы стражник в порыве усердия сунулся сюда! Вера в справедливость слов отца Бартоломью, только что казавшаяся незыблемой, почему-то опять пошатнулась. Я растерялся. Одно было ясно: если кто-нибудь застанет меня вот так, наедине со счастливо смеющимся вражеским принцем, останется лишь сдохнуть от стыда — и все.
— Что Вашему Высочеству тут понадобилось? — холодно спросил я, на ощупь зажигая светильники.
Толку от этих плошек было немного — больше вони и копоти, но их скудное пламя позволяло худо-бедно видеть, чтобы не натыкаться на углы. Комната моя была невелика и обставлена очень скромно: кровать под балдахином, пара сундуков да грубый камин без малейшего следа украшений. Шпалеры на стенах были, пожалуй, единственной приметой того, что это все же господская спальня.
Мой гость сидел на вытертой медвежьей шкуре у очага и, упершись руками в пол, все еще тихо посмеивался. Спутанные космы почти целиком скрывали молоденького сита, но я разглядел, что единственной одеждой его была длинная неперепоясанная рубаха, та самая, что на поединке, с разорванной полой и кровавыми пятнами. «Сбежал, небось, от своих ротозеев. И как только он сюда пробрался?!» — все больше злился я.
Выпроводить мальчишку восвояси? Вот прямо так, полураздетым, встрепанным, в крови — и на глаза отцовским людям? Подчиниться я их заставлю — пальцем не тронут, еще и проводят ласково, под белы рученьки, но рты не заткнуть… поползут слухи, что у сына лорда Кейна свои дела с нечистым — объясняйся потом.