Страница 13 из 42
И Лидочка, напрочь забыв о том, что ей надоело вязать, с восторгом взялась за дело. Кукольные вещи были крохотными, вязать их получалось на удивление быстро. Через неделю Лялькиному гардеробу могла позавидовать любая модница: полосатые забавные рейтузы, разноцветные кофточки, комбинезон с капюшоном, меховая шубка (Полина научила дочку, как вязать «мех», вытаскивая длинные петли), кокетливый берет с крошечным помпончиком и… сапожки на картонной подошве! Когда Лялька была обвязана с ног до головы, Лидочка вспомнила про свою кофту, которая «никак не вязалась».
- Глаза боятся, а руки делают, - сказала себе Лида и взялась за кофту. На сей раз дело пошло споро, и кофта вышла – загляденье – бордовая, с красными пуговками и красными розочками, которые Полина связала отдельно и пришила на кофту спереди и на рукава.
Когда Лидочка явилась в класс – в этой невозможно красивой, празднично-нарядной кофте (надетой, как требовали школьные правила, под фартук), урок практически был сорван. Всем хотелось посмотреть и потрогать это чудо – с «настоящими» розами, и вместо того, чтобы смотреть на учительницу, весь класс смотрел на Лидочку, которая старательно писала в тетрадке и делала вид, что не замечает всеобщего внимания.
Это был триумф. Научиться вязать хотели все без исключения, весь Лидочкин класс.
- А моя мама всех научит, она всё умеет, вязальщицей в артели работает! – похвасталась Лидочка. – Вы попросите как следует, может, она и согласится, если заплатят сколько-нисколько, - предложила учительнице практичная Лидочка, и учительница в который раз удивилась – сколько же в ней взрослого, в её неполных восемь лет. Предложить такое…
Через неделю в школе открылся кружок рукоделия, вести который предложили Полине. В районе «выбили» для неё ставку трудовика – платили, впрочем, копейки, но Полина и копейкам радовалась, да и занимались всего полтора часа в неделю, два урока. Девочки покидали трудовой класс неохотно, унося с собой недошитых тряпичных кукол, недовязанные шарфики и варежки, берегли как драгоценность тетрадки со схемами узоров…
В Горелихе все удивлялись – бывало, девчонок домой не загнать было, пока докричишься, охрипнешь. А нынче – как пришитые сидят, весь вечер шьют да вяжут. И такое вытворяют – хоть сейчас на выставку посылай! И где только эту учителку нашли, что таким чудесам детишек научила…
«Чудесами» Полина занималась, как уже было сказано, полтора часа в неделю. Уступая просьбам детей, раз в неделю проводила после уроков дополнительное занятие, на которое вместе со школьницами нередко приходили их мамы – им тоже хотелось научиться так красиво вязать. Полина не возражала против взрослых учениц и не требовала платы за дополнительные уроки, не считая их таким уж трудом: «Хучь вас десять, хучь двадцать – мне всё едино, объясняю-то всем сразу, так что сидите, места не просидите, не жалко».
Но женщины высоко ценили её мастерство и терпение, с которым она обучала девочек, и благодарили чем могли. Полина неизменно отказывалась: «Да на кой оно мне! Забирай взад, сказала. Ишь чего удумала… Нешто мы нищие? Нешто дома есть нечего?» Но женщины всё равно приносили и оставляли – кто туесок брусники, кто стаканчик кедровых орехов, кто ломоть солёного сига, кто берестянку варенья…
На ставку трудовика и одной-то не прожить, а с ребёнком тем более. И если бы не работа в артели, Полине с Лидочкой пришлось бы жить впроголодь. Впрочем, они и жили – на грани нужды. После уроков Лидочку ждала работа – девочка вязала узорчатые варежки с забавными мордочками зверей и пушистыми кисточками, которые Настасья «сбывала» на воскресном базаре. Закончив вязание, садилась за уроки.
Когда уроки были сделаны, а варежки «сданы» матери и придирчиво ею осмотрены на предмет спущенных петель и прочих недопустимых огрехов (которые приходилось исправлять – то есть перевязывать заново), Полина добродушно говорила: «Ну, Лидок, ты у меня молодец! Все дела переделала, теперь можешь идти гулять» - и выпроваживала дочку из дома, проследив за тем, чтобы она была тепло одета – мороз под тридцать градусов здесь считался обычным.
Лидочка исчезала из дома, волоча за собой санки, и возвращалась только когда на улице не видно было ни зги, с ног до головы вывалянная в снегу и счастливая как никто. Полина понимала, что девочка устаёт от каждодневной «вязальной повинности» и никогда не ругала её, в каком бы виде она не явилась домой. Молча стягивала с дочки побелевшее от снега пальто, сдирала мокрые рейтузы и чулки, стягивала обледеневшие валенки. Лидочка, босиком прошлёпав к столу, наливала стакан воды из графина и с жадностью приникала к нему губами.
- Ты водой-то не надувайся, ужинать будешь, - говорила Полина, но Лидочка, не слушая мать, наливала второй стакан. Полина смотрела, как она пьёт – крупными глотками, торопясь, словно боялась, что у неё отнимут воду, и поджимая поочередно покрасневшие от холода ноги. И Полина не выдерживала:
- Дак что ж ты делаешь, рази ж можно так! Штаны наскрозь мокрые, ноги пообморозила докрасна, водой колодезной надулась, а ужинать кто будет? Штаны сушить кто будет? Пальто мокрое, валенки мокрые! К завтрему не высохнут если – в школу в мокром побежишь, так и знай! Что застыла, тащи на печку всё, развешивай, некогда мне с тобой заниматься, мне работать надо. И ужин сама разогреешь, не барыня. Восемь лет уже, а ума как у семилетней! Послал же бог дочку, наказание господне, у других дети как дети, а моя всё не поумнеет никак…
Опасливо поглядывая на мать, Лидочка сгребает в охапку рейтузы и пальто и тащит к печке, оставляя на полу мокрую дорожку. На помощь приходит Настасья. Вдвоём они быстро справляются с ворохом обледеневшей одежды. Приткнув к печной дверке Лидочкины валенки, Настасья достаёт из подпола крынку с простоквашей, отрезает толстый ломоть хлеба и вынимает из печи чугунок картошки. Но Лидочка, добравшись ощупью до сундука, ложится на него ничком. Настасья трясёт её за плечо – девочка не отзывается. Щекочет за босую пятку – Лидочка лягается и мычит: «М-мм, не надо, я спать хочу».