Кормилец

– Лиза, быстрей! Завтрак остывает! – крикнула из кухни Марина.

Игорь вздрогнул и посмотрел на часы. Десять минут восьмого. Опять проспал. На завтрак времени нет. Он наскоро почистил зубы и умылся. Бриться было некогда. Ладно. Щетина вполне может выглядеть как дань моде. Этакий доктор Хаус из русской глубинки.

На кухне пахло рисовой запеканкой. Марина вставала в половину шестого, чтобы успеть приготовить завтрак. Она стояла у раковины и мыла сковороду. Игорь обнял ее сзади и прижался щекой к щеке.

– Выспался? – спросила жена.

– Так себе, – ответил он, не вдаваясь в подробности, и помахал дочке рукой. – Лизуня, привет.

Лиза не ответила и отвернулась.

– Что случилось?

– Кое-кто порисовал в ее альбоме, – ответила за нее Марина.

– Да елки-палки! Когда он успел? В восемь от тещи приехали.

– Видимо, нашел время. А я ей сто раз говорила: не бросай свой альбом где попало.

– Он лежал у меня на столе! – обиженно выкрикнула Лиза.

Игорь подошел к дочери, обнял ее за плечи и прижал к себе. Лиза подняла голову и посмотрела на отца. Крупные верхние резцы и жалобный взгляд исподлобья делали ее похожей на несчастного кролика, ищущего защиты.

– Я куплю тебе новый, – пообещал Игорь.

– Не надо. Там еще остались чистые листы. – Лицо Лизы сжалось, голос задрожал. Несколько секунд она балансировала на грани плача, но сдержалась.

– Давай поторапливаться. Я подвезу.

Лиза кивнула и сделала два больших глотка чая. С ней Игорь всегда умел найти общий язык.

Дверь в мансардную комнату запиралась снаружи. Игорь отодвинул толстый шпингалет и вошел в мир патологического порядка, где существенное значение имела не только последовательность расставленных на тумбочке фигурок животных, но и угол их поворота к окну. В этой комнате время текло по своим законам – медленно, тягуче. Независимо от смены времен суток и года за окном.

Сын склонился за столом над раскрытой тетрадью, похожей на начатый вчера дневник. Только обложка была не белой, а синей и листы были не склеены, а переплетены пружинкой. Со стены за ним наблюдали Винни-Пух и Ослик Иа из диснеевского мультфильма. Комната пережила два ремонта, и оба раза Сережа настаивал на прежних обоях. Последний раз этот раритет пришлось заказывать в интернет-магазине. На полке над столом стояли два десятка исписанных тетрадей. Сережа не разрешал их выбрасывать.

Игорь сделал два шага и сел на угол расправленной кровати. Так он делал каждое утро.

– Доброе утро, сынок.

Сережа не ответил. Зажатый в кулаке карандаш медленно двигался по разлинованному листу. На уроках он держал ручку как положено, зажав тремя пальцами, но «кладбища надежд», как называл эти художества Игорь, Сережа всегда рисовал только таким образом. В каждой клеточке маленький крест. Изначально знаков было намного больше: палочки, кружки, галочки. Но со временем кресты вытеснили все остальное.

Это было любимое занятие сына: каждый день Сережа заполнял не меньше четырех тетрадных листов и очень расстраивался, когда получалось меньше. Пару раз Игорь заставал его за столом среди ночи: Сережа не включал электричество и рисовал кресты в свете луны.

Заполненные тетради отправлялись на полку в строгом хронологическом порядке. Как он отличал эти тетради друг от друга – непонятно.

– Сережа, – позвал Игорь сына, – пора собираться. Скоро придет Екатерина Олеговна.

Сережа не повернулся. Карандаш продолжал движение. Если выбросить из кадра кресты в тетради и бессмысленное выражение лица, могло показаться, что парень работает над какой-то сложной интеллектуальной задачей. Увлеченно и с упоением, боясь отвлечься и потерять мысль. Возможно, для Сережи именно так оно и было.

– Сережа, – повторил Игорь спустя минуту, – заканчивай. Я опаздываю.

Сережа положил карандаш, закрыл тетрадь и отложил ее в сторону. Потом повернулся и посмотрел на отца. Вернее, на Игоря смотрел только его правый глаз, левый косил вниз. Если бы не кожная складка, скрывающая внутренний край глаза, дефект был бы не так сильно заметен. Глаза сына были того же бледно-серого оттенка, что и глаза Шматченко. В последнее время Игорь часто думал об этом.

– Те Иса? – спросил Сережа.

– Лизе сегодня в школу. Она поиграет с тобой, когда вернется. И пожалуйста, больше не трогай ее вещи без разрешения.

Сережа кивнул. Не потому, что вспомнил об альбоме, а потому, что он всегда соглашался с тем, чего не понимал.

– Пойдем.

Игорь легко потянул сына за руку. Сережа встал, из-под майки вывалился большой белый живот. Когда-то они вместе по утрам делали зарядку, но суета быстро уничтожила здоровую инициативу. «Надо попробовать достать из кладовки велотренажер», – подумал Игорь. Два года назад Марина сбросила лишние килограммы, вращая педали, и Сережа вполне мог бы сделать то же самое.

Они спустились в ванную, и Игорь помог сыну снять штаны. До четырнадцати лет утренним туалетом Сережи занималась Марина. А потом сказала, что ей неловко смотреть на хозяйство взрослого парня, даже если он ее сын.

– Давай писай, – скомандовал Игорь, и в унитаз потекла струйка мочи.

Сережа мог бы помочиться и сам, но на это ушло бы минут пять – для сегодняшнего утра непозволительная роскошь. Игорь вытер туалетной бумагой капли мочи с ободка унитаза и обшарил взглядом полку.

– Черт ногу сломит, – выругался про себя он.

Зубная щетка сына затерялась где-то среди бесчисленных пенок для душа, скрабов, эфирных масел, банок с морской солью и кусков пемзы. Этим добром была завалена вся ванная комната. Каждый вечер Марина намыливалась по сорок раз и терла себя мочалкой так, словно только что пересекла вброд болото. Эта патологическая чистоплотность тоже произрастала из июня две тысячи третьего года. Хотя Марина об этом не знала.

4

Анна Николаевна ушла в учительскую за журналом, и в классе было шумно. На последней парте Светка Фадеева показывала сбившимся в кучу одноклассникам фотографии из Инстаграма. Виталик и Слава боролись у доски и мешали пройти к своей парте новенькой, Оле Рябовой. Оставалось пять минут перемены. Идти в буфет уже было поздно. Было бы неплохо повторить правило про деепричастный оборот, но разве кто-то еще читает учебник? Для того, кто с трудом вливается в коллектив, любое выпячивание в тысячу раз хуже двойки по русскому языку. Лиза вынула из портфеля альбом для рисования и придвинула его поближе к соседке.

– Катюша, смотри, что Сережка сделал.

Катя повернулась вполоборота и косо взглянула на исчерканного пастой рыжего кота.

– Видишь, крестов понаставил. Как в своих тетрадях.

Катя пожала плечами. Пять минут назад она получила сообщение от Казанцева Андрея. Сейчас он в конце класса разглядывал вместе со всеми фотки Фадеевой. Андрей предлагал дружить. Взгляд Кати рассеянно блуждал по испорченному рисунку, а уши ловили смех и обрывки фраз, летящие с последней парты. Лиза видела это, но продолжала говорить. К невниманию она привыкла. Роль младшей подруги лучше одиночества.

– Каждый день он могилы рисует. В каждой клеточке по кресту. Представь, что за таракашики у него в голове. В мансарде две полки с такими тетрадями. А пятна на лапе видишь? Там, где фломастер расплылся. Это от его слюней. Всегда капают, когда он пишет. Мама не знает, что он и ночами кресты ставит, а мне из кровати очень хорошо слышно, как он наверху страницы перелистывает.

– Похоже на демотиватор, – перебила ее подруга, тщательно проговаривая каждую букву в сложном слове. – Как будто у кота вместо хвоста антенна выросла из-за того, что он долго телевизор смотрел.

Катя усмехнулась собственной шутке и достала телефон. Она уже решила, что согласится встретиться с Казанцевым, но скажет, что у нее уже есть парень. Сашка из соседнего двора. Пусть Казанцев немного попереживает. Иногда – не сегодня, но время от времени такое случалось – Катя делилась событиями из личной жизни с соседкой по парте, и та слушала ее открыв рот.