Страница 36 из 83
- Почти никто, - кивнул старый травник. – Ведь есть ещё он.
Гэлл почувствовал пробежавшую по позвоночнику дрожь. Что-то это означало – что-то нехорошее, страшное, словно небо обрушится вскорости…
- Какой ещё он? Яска что-то такое говорила. Он – кто?
- Он – её друг. Возможно, единственный. А это немало.
Гэлл покачал головой. Отвечать ему было нечего. Но теперь – он понял. Почти всё.
***
Её он увидел на рассвете, и радости, в глубине души всё ещё ожидаемой им, - не принесла эта мимолётная встреча. Быть может, оттого, что сердце и мысли его нынче были заняты другим, другой. Быть может, потому что – он помнил её иначе. Атали Сэлдэнска – было её имя в те далёкие времена. Атали – буря, морской шторм, ледяная волна мощи, стихия, с которой невозможно бороться; она звала идти в огонь – за ней шли, не думая, умирали за неё с улыбкой на устах; всегда – впереди, всегда первая, в самой страшной битве, в самом тяжёлом походе – гордая, яростная, неистовая – и вместе с тем холодная, как горный лёд вершин Ан Милонэн, к которым – не подступиться. Он носил её образ в сердце – годами: всадница в тёмных, нарочито грубо сделанных доспехах, с пылающим факелом в воздетой в темнеющее небо руке; искажённое боевым гневом и игрой света и тени лицо; плещущие на ветру чёрные, как вороново крыло волосы… Атали – надежда и символ Кеорийского бунта.
… Перед ним высилась статуя – из мрамора высеченные белое лицо, шея и плечи, из монолитной глыбы обсидиана – тонкая фигура с властной осанкой, тяжёлые складки плаща с широким капюшоном, скрывшим знаменитые косы, изящные руки в плотных перчатках, зарывшиеся в такую же чёрную гриву исполинских размеров коня, вплотную к которому жался крупный, злобно скалящийся волчище. Она – смотрела, не видя, говорила – не ему-бродяге, а собравшимся вокруг яшметцам – какие-то, очевидно, важные слова – бесцветным, безразличным голосом, и он – Гэлл-урос, так долго искавший, жаждавший встречи с ней, с недоумением ловил в толпе собравшихся восхищённо-внимающие взгляды. Пожалуй, это было непонятнее и неприятнее всего: осознание, что жители Страны Холмов принимали и любили свою Каньу именно такой, им и невдомёк было – насколько это была не она, насколько всё было неправильно, нелепо и жалко. Он не выдержал, конечно, - бежал от неуместной, чем-то даже стыдной сцены, сам себя желая убедить, что её – не было.
… Дорога петляла меж холмов – серо-золотая, уводящая в неведомые дали, тонкая нить паутины в осеннем небе или прядь лунная в русле реки; тайна, загадка, то, что началось за пределами мысли и там же суждено ему окончится – быть может… Безумное желание идти и идти, внимая её зову, от одних ворот к другим, день за днём, будучи её другом и суженным, - всё это вернулось к Гэллу вновь, позвало, поманило – страстно, до боли. Он не стал противиться – крадучись, как вор (никогда раньше и ниоткуда он не уходил так), выскользнул за ворота, спеша скорее пройти Земли Княгини, оставит серебристые холмы за спиной. Он, как всякий урос, не выносил прощаний. Терпеть не мог, да и не доводилось давно уже. Но рыжая каннка всё равно догнала его, налетела жарким ветром, повисла на шее, обхватив длинными руками – не сказав ни слова. Он поцеловал горячий лоб, погладил спутанные жёсткие кудри, снял на память браслет со смуглого запястья, а потом отстранил и бежал прочь, прижав ладонь к щеке, обожжённой её дыханием.
Она долго смотрела ему вслед, маленькая, хрупкая, и медно-красное пламя волос яростно развевалось в порывах ветра.
«Мы ведь встретимся?» - так и не спросила она, и он не ответил: «Да».
***
Дорога уводила в горизонт, и, как любая другая настоящая дорога, не имела ни начала, ни конца; Дорога вообще всегда одна для всех, от неё нельзя уйти, скрыться, если она позвала, выбрала – тебя, уже не отвертишься, ей нельзя прекословить; Дорога – птица, полёт которой и песня – едины. Стань лицом к ветру, шепни в него желание – сбудется…
Дорога рассыпалась серой, седой пылью – пеплом, прахом, шёпотом меж ковыльных склонов – упругой витой прядью, чуть позолоченной тоненькой паутинкой, цепкими пальцами, долгой басней заманивая, затягивая, завлекая в ветряные сети, в тенета придорожных костров и случайных встреч, зачастую тобой же придуманных, увиденных в сумасшедшем сне. Дорога – птица, маленькая, невзрачная, незаметная, забываешь о ней, не думаешь о её упрямой колдовской силе, топчешь грубыми сапогами – она стерпит. Она и не такое может стерпеть – от тех, кто безудержно далёк ей. Зато уж если полюбит – не убежишь от неё, не укроют ни каменные стены, ни маска безразличия, ни попытки бегства в суету мирной жизни. Дорога жестока, себялюбива, ей неважно – хочешь ли ты, есть ли у тебя на то время и силы; постучится нищей изгнанницей в твою дверь – попробуй, откажи! Попробуй – забудь: тонкие руки, стоптанные башмаки, сумрачный плащ и тихий настойчивый голос – обнимет за плечи, напоёт о дальних краях, и стены родного дома померещатся темницей, а забота родных - сторожбой, назойливой и неуместной… Чего же ты ждёшь? Ведь она позвала именно тебя – с собой, туда, в горизонт, и ничего не важно, ничто иное не имеет значения, разве можно отказаться? Так говорят уросы.
А впереди – неведомые дали, тёмные чащобы, высокие горы, невиданные города, что могут стать – хотя бы на какое-то время – твоими. Иди, иди и не думай, что остановиться невозможно. Тебе и не нужно останавливаться. Жизнь – дорога. Дорога – жизнь. «Ей одинаково чужды любовь и ненависть» - скажут домоседы-сурсы. И да, и нет – любовь-мгновение, ненависть – один лишь взгляд, дружба – сквозь бесчисленность разлучающих лиг – дорога. Страсть: кипучая, жадная, жаркая – к каждому шагу, к каждому глотку ветра, к каждой капле дождя – и умении тратить без жалости: себя. Дорога… Дорога…