Страница 10 из 44
- Гальку-то она на диван с собой не садит, а я как ни приеду – «посиди со мной, поговори, давно мы с тобой не видались». И сама садится рядышком, силу мою пьёт! На моей крови, на несчастьях моих благоденствует – и она, и вся её семейка. Галька с Колькой дружатся, а меня как зачумлённую чураются. С детства они так со мной, будто я не родная им. Чужая. Мать-то, небось, им рассказала, что отцы у нас разные, вот и не любят меня. И Олька моя от меня отпихивается! Выросла, ей мать не нужна теперь, ей квартира моя нужна и деньги мои. А мать мешает только, – распаляла себя Женька.
Рита слушала, сидя в своей комнате на кровати и обхватив ладонями горящие щёки. То, о чём говорила Женька, было похоже на сумасшествие. Женька вылила на мать ушат грязи и уехала, а Рита с мамой долго не могли прийти в себя.
Деревенская колдунья
Добрая, улыбчивая Женькина мать, тётка Антонида, всегда приветливая к родне, хлебосольная и радушная, в деревне и впрямь слыла колдуньей. Чурались её деревенские, и она их сторонилась. В разговоры ни с кем не вступала, только если надобно что. И подруг у неё не было. А зачем они нужны? Тайны сердечные рассказывать, чтобы завтра о них вся деревня знала?
Боялась Антонида, что деревенские расскажут Женьке о Тимофее, что не отец он ей – отчим. Женька тогда совсем от рук отобьётся, ей только волю дай. А так хоть отца слушается, - рассказывала Антонида гостившей у неё племяннице и внучке, и Рита с мамой ей верили, как такому не поверить?
- Ба, ты не плачь, мы же знаем, что ты хорошая, и никогда тебя не бросим, заберём к себе в Москву и будешь с нами жить, - говорила Рита, обнимая и целуя двоюродную бабушку.
- Глупая ты, куда ж я уеду, у меня скотина, куры, как оставишь? Пропадут без меня, никто не накормит, не напоит, соломки свежей не постелет, – улыбалась Тоня, а из глаз текли слезинки.
Рита звонко целовала бабушку и просила: «Ну, тогда хоть зимой, на каникулы приезжай» – уже зная, что бабушка Тоня к ним не приедет, она не хочет, у неё свои внуки, а Рита не родная внучка, двоюродная. Как жаль! Рита всхлипывает, Антонида обнимает её тёплыми руками, целует в мокрую щеку:
- Ну что ты, Ритуля, совсем с ума сошла, что ты плачешь? Баба Тоня с тобой, и всегда с тобой будет. Ты приезжай почаще, навещай, мы с твоей бабушкой сёстры родные, и ты мне родная, глупая ты моя…
Тоня гладила Риту по спине, это было приятно. Рита приваливалась к ней боком и закрывала глаза… «Бабушка Тоня, ты моя самая любимая, мне бабушка про тебя рассказывала, как вы с ней маленькими были… Я тебя никогда не брошу!»
Рита верила, что бабушка Тоня сама не хочет ни с кем дружить и жалела её: без друзей нельзя, одной плохо... На самом деле деревенские не общались с Антонидой – боялись дружбу водить с колдуньей. Нашепчет чего, подведёт под беду. Уж больно гладко у неё складывалось, беда стороной её дом обходила.
У деревенских-то у всех – напасть за напастью, то сено подмокнет, гниёт в стогах, до весны не достоит. То картошку проволочник сожрёт подчистую. То сад от морозов вымерзнет. А у Антониды столько лет всё растёт-цветёт – и яблони, и детки. Знать, отводит от себя несчастья, другим посылает, – шептались деревенские.
- Бед мне господь щедро отмерил, нахлебалась вдосталь. Я их все перетерпела, никому не отдала. Теперь вот – ваш черёд, ваша очередь подошла, – смеялась Антонида.
Шутила вроде, а глаза у неё злые, недобрые. Не любила Антонида сельчан. Ишь, завидуют, что всё у неё хорошо. Хотят, чтобы было плохо. А когда бедовала с детьми одна, без мужа, когда так приходилось тяжко, хоть в петлю лезь! – никто не пришел, не пожалел.
Тебе-то смерть, а всем-то смех – вспомнилось Антониде, как мать её говаривала. Она тогда глупая была, не понимала – о чём это. Зато теперь знает. И пусть её нелюдимой да недоброй зовут, сами больно добрые! Так и жила с обидой на всех. Горе её такой сделало, жизнь такая… Не дай бог кому!
Негаданно-нежданно…
Так и жила Антонида от всех на отшибе. Тимофей – тот не замечал ничего, к нему-то она всегда ласковой да приветливой была. Любила его крепко. Тимофею нравилось, что жена всегда дома – то на огороде возится, то со скотиной управляется, то с ребятами чем займётся. По чужим-то дворам хвостом не метёт, себя держит строго – радовался Тимофей.
А как выросли у них с Тимофеем дети да пошли внуки, расцвела Антонида, словно яблоня весной. Помолодела будто. И не было в деревне бабушки ласковей, и не было внуков любимей. Откуда силы брались? – И с хозяйством справлялась, и дом в чистоте держала. Скотина, птица, огород – всё на ней. И внучка Олька с малых лет – на ней.
Женька отвозила дочку в Деулино весной и забирала с первым снегом. Навещала редко, наездами. Девочка росла крепкая, здоровенькая да румяненькая. А как пришла пора Ольке в школу идти – оглушило Женьку бедой: Олька не могла сидеть с прямой спиной, как требовала учительница. Держать спину было больно, и сорок пять минут, которые длился урок, были для девочки пыткой. Она поминутно ёрзала и вертелась, пытаясь найти удобное положение, чем вызывала гнев учительницы и издевательский смех одноклассников.
- Артемьева, что ты всё время вертишься? Я понимаю, тебе не интересно слушать, о чем я рассказываю, ты всё знаешь. Может быть, расскажешь нам? – Олька обреченно поднималась из-за парты и молча стояла, понурив голову. – Выпрями спину, Артемьева, не стой, как старушка, а то горб вырастет, и будешь ходить с горбом. Садись, Артемьева. И сядь ты наконец спокойно, я устала от твоих выкрутасов, – делала ей замечание учительница. Но «сидеть спокойно» Олька не могла: спину терзала жгучая боль. Плакать на уроке было нельзя – ведь тогда её совсем засмеют – и она плакала ночью, укусив зубами краешек одеяла, чтобы не скулить от постоянной тянущей боли, которая не отпускала даже в постели. Даже во сне.