Страница 8 из 57
Каток
Каток открывался в восемнадцать ноль-ноль, лёд comme il faut и можно кататься до десяти вечера, но они с Галей уходили в девять: возвращение домой позже десяти каралось бралдэбулис сками (груз.:скамья подсудимых, в переводе на русский – не будет никакого рубля, никакого катка)
Три часа на коньках Галя выдерживала с трудом, периодически отсиживаясь в буфете, где она поглощала неимоверное количество песочных пирожных, заедая их бутербродами с докторской колбасой и запивая сладким кофе.
- Галя! Опять в буфет? Ты же только что оттуда!
- Где – только что, я полчаса уже катаюсь, ноги замёрзли и кофе хочется. Тебе разве не хочется?
Маринэ качала головой, отказываясь. Не могла же она признаться, что у неё только восемь копеек на обратную дорогу. Пить кофе за Галин счёт было стыдно, да и калории в буфете рукоплещут и скандируют. Роберт выгонит её из ансамбля, даже разговаривать не станет, посмотрит на стрелку весов и укажет на дверь. Дома за такое убьют сразу, даже ругать не будут...
- Ты ешь, ешь, не стесняйся. Будешь как снежная баба!
- Не хочешь, как хочешь, я пошла…
На негнущихся ногах Галя плелась в буфет – заедать пирожными «снежную бабу». Она с удовольствием уехала бы домой, но спорить с Мариной бесполезно: прокатавшись три часа, она уходила с катка со слезами на глазах – «Ещё бы часочек, и всё. И больше не надо…»
- Марин, неужели не устала?! А я как бобик – на все четыре лапы хромаю, – признавалась подруге Галя. Маринэ молча пожимала плечами и морщилась («Правое плечо, где твоя совесть, когда же ты заткнёшься? Будешь ныть, упаду и сломаю ещё раз, помяни моё слово!»
Конечно, бутерброд с кофе был бы очень кстати, но о буфете Маринэ даже не заикалась, тема закрыта: или буфет, или фламенко (Маринэ занималась танцами с четырнадцати лет, хотя поначалу особого желания не проявляла. Но её мнение никого не интересовало: руководитель ансамбля был другом отца, и всё как всегда решили за неё). Через год Маринэ, что называется, втянулась, несмотря на ежедневные шесть уроков в школе и домашние задания, на которые катастрофически не хватало времени, хотя она сидела за уроками дотемна.
Маринэ нравилось танцевать испанское фламенко, которое так просто не станцуешь: это вам не летка-йенка и не вальс «и-раз, два, три, и-раз, два, три», под который топчутся по площадке, стараясь не наступать друг другу на ноги. Фламенко – это целое искусство. Фламенко – это минус пирожные, минус кофе и минус бутерброды с колбасой. Без кофе и пирожных обойтись можно, а без танцев… Без танцев она уже не может.
Кроме всего прочего, Кобалия не упустит возможности и скажет про неё отцу: «Гоги, твою дочь распирает, как тесто на дрожжах. Что, скажи на милость, мне с ней делать?». Мать скривит красивые губы (Регина очень красивая, почти как Лилита Озолиня, и Маринэ на неё очень похожа, хотя брови у неё отцовские, и губы тоже) и скажет что-нибудь насчет булимии, которую надо лечить, а отец промолчит… и больше не даст ей денег, и придётся три воскресенья в месяц кататься (на сэкономленных на трамвае копейках) на буграх и колдобинах Парка Культуры и отдыха… Ну уж нет! От такого отдыха можно остаться без ног. А без буфета вполне можно обойтись, Маринэ не очень-то и хочется. Зато нормальный лёд и музыка нормальная.
- Марин, тебе не надоело кататься? Пойдём, погреемся.
- Я на льду погреюсь, и тебе советую, а то ты катаешься, как мёртвая! (любимое выражение бывшего Марининого тренера, Аллы Игоревны, в просторечии Аллочки, вспомнилось как нельзя кстати) – Хочешь, научу? Давай руку…
- Ой!.. Ай!! Ты что делаешь? Я же упаду, я боюсь… Что значит, ничего страшного? Это тебе ничего, а мне больно… Маринка!! Ой, не так быстро, куда мы с тобой разогнались, на пожар, что ли? Ой, я сейчас упаду! Ты меня уронишь, руку отпусти… Ай! Ох… больно как! Говорила же тебе… Теперь синяк будет («Будет, и не один, мне ли не знать…»)
- Ну и наплевать, зато кататься научишься.
- Я и хочу кататься, а падать не хочу, - капризничала Галя, ей бы Аллу Игоревну, со льда не поднималась бы.
- Не любишь падать, не падай! – выдавала Маринэ ещё один Аллочкин перл, и Галя таращила на неё глаза, пытаясь уяснить смысл сказанного.
Двойной аксель
Галя, запыхавшаяся после «обучения», ошеломленная скоростью, с которой она каталась (летела надо льдом, держась за Маринину руку), плюхнулась на деревянную скамейку, не помышляя больше о буфете и во все глаза глядя на Марину: на такой скорости – не падает, ещё и ноги на ходу меняет, ещё и задом едет… Как хочет, так и едет! Кто её научил так кататься?
- Марин, почему ты не падаешь? Я три раза уже шлёпнулась, а ты ни одного. Вот бы мальчишки посмотрели, не стали бы тебя пай-девочкой дразнить. Слушай, а ты где так кататься научилась? – приставала Галя и слышала в ответ:
- Пусть дразнят, я уже привыкла, я на дураков не обижаюсь.
- А прыгать умеешь? – не унималась Галя. – Тулуп, лутц и этот, как его…флинт?
- Флип. А ты разбираешься! Те, что ты назвала, это зубцовые, а есть ещё рёберные – сальхов, ритбергер… аксель.
Марин, какие ещё рёберные? Я только названия знаю, а больше ничего не знаю… Марин, покажи, а? Ну, хоть разочек…Один раз, Маринка! Аксель – слабо?
Галя, похоже, знает, о чём говорит. Или угадала случайно? Что называется, берёт «быка за рога», аксель ей подавай. Вот уж – что угодно, только не аксель. С него-то Маринэ и упала, «журавлик отправился в полёт», как цинично выразилась Алла Игоревна.