Издержки воспитания

Звездоплаватели

Отар ничего не знал о сыне, как не знал и о двух мальчиках Кобалии: пятилетнем Тариэле и шестилетнем Гиоргосе, названном в честь отца (Роберт не хотел, но Маринэ так плакала, что он махнул рукой и согласился). Отар ничего не знал, ехал на трамвае в своё детство и счастливо улыбался. Он словно слышал Маринэ: «Отар, какой красивый ножичек!» - «Это не ножичек, это финка, черчето! (глупая)» - «Ну всё равно, пусть я черчето, дай мне подержать… Дай! Ва, Отари! (чеченск.: Эй!) Как я смотрюсь?» - «Маринэ, это оружие, с ним нельзя шутить!» - «Я не шучу» - «Отдай сейчас же, или руку выверну!» - Ну, на, на! Испугал. Я сама тебе выверну, я умею, ты сулэло (дурак), сам меня научил…»

Во дворе, тенистом от огромных раскидистых тополей (неужели это те самые тополя из его детства?..) на новеньких качелях-лодочках бесстрашно раскачивались двое ребятишек. Пожалуй, слишком бесстрашно: качели взлетали высоко в небо, и становилось страшно – вдруг улетят? Их сестрёнка, отвернувшись, беспечно болтала по телефону.

Мальчишки упрямо раскачивались, словно и впрямь хотели долететь до самого солнца. И они бы долетели – и качели сделали бы «солнце», но им было по пять лет, и они бы точно не удержались в зависшей вверх дном «лодочке» и упали бы на землю. О чём думает их сестра?!

У Отара не осталось времени на размышления: упрямые мальчишки взлетели вертикально вверх. Они почти «долетели», когда железные руки Отара остановили этот смертельный полёт. Вцепившись в «лодочку» мёртвой хваткой, он взлетел вместе с ней – и опустился на землю. Отара проволокло спиной по песку с гравием («Какой идиот додумался насыпать под качели гравий?!»), и качели остановились.

Отар вылез из-под днища «лодочки», молча поднялся, потирая спину, молча выволок за шиворот «астронавтов», и отпустив каждому по увесистой затрещине, поставил обоих на ноги, держа за шиворот, как молодых тигрят (на котят эти двое походили меньше всего).

«Звездоплаватели», получив своё, не заорали – то ли оплеухи были для них привычными, то ли это был шок. Скорее, второе, определил Отар навскидку. И сказал малышам: «Ва, нах! (чеченск.: Эй, люди!) Посмотрите на них, головой думать не умеют, как бараны, а на качели лезут. Марш отсюда оба! И чтобы я вас тут не видел, а то ещё получите… Или вам понравилось? Так я могу добавить!»

Гиоргос с Тариэлом переглянулись, одновременно схватились за щёки – один за правую, другой за левую (Отар ударил их с обеих рук) – и молча поплелись к песочнице. Наверное, бурить скважину до Америки, на меньшее они не способны. Девчонка перестала болтать по телефону, так же молча подошла к песочнице и с размаху залепила обещанную «добавку» - Гиоргосу и Тариэлу, Гиоргосу и Тариэлу…

- Ва, женщина, остановись, хватит… Им уже хватит!

Тигрица оставила хнычущих тигрят и обернулась. Отар окаменел: перед ним стояла его Маринэ и смотрела остановившимися глазами на своё несбывшееся счастье.

-Уходи, Отари, - только и сказала Маринэ, и Отар подумал, что у неё тоже шок. – Уходи, Кобалия из окна увидит, мне от него достанется…

- Он тебя бьёт?!

Маринэ молча пожала плечами. Отар на негнущихся ногах подошёл к ней обхватил за плечи сильными руками и прижал к себе так крепко, как только мог. Плечи были такими же, как в детстве – птичьи косточки.

- Отпусти, я дышать не могу!

- Не можешь, не дыши. Он тебя… не кормит совсем? Что ты такая?

- Какая, Отари? Я и должна быть такой. Я же в  «Легендах фламенко» танцую...

- С двумя детьми?

- Да… с двумя, - с запинкой ответила Маринэ.

Враг

Они стояли посреди двора, в тени тополей из детства, и хотя Маринэ едва могла дышать в медвежьей хватке Отара, ей было хорошо, впервые за двенадцать лет. И никто из них не видел, как Роберт Доментьевич Кобалия, который не отрываясь смотрел в окно на эту сцену, стал тихо оседать на пол, цепляясь за соломенную штору… На его глазах чуть не погибли его сыновья, которым хладнокровно позволила это сделать их мать.

Их спас его злейший враг, сына которого он чуть не погубил. С тех пор как родились его сыновья, Роберт не отпускал Маринэ в Леселидзе, с удовольствием наблюдая за выражением её лица, когда она просила об этом – и каждый раз слышала отказ. Она, наверное, каждый раз чувствовала то, что он чувствовал теперь: невыносимую боль в сердце… Может, надо было её отпустить хоть раз? Кобалия регулярно посылал Этери Метревели деньги на содержание Алаша, а Маринэ оставались только письма, которые Этери отправляла ей до востребования на Главпочтамт.

Пусть едет, он её отпустит… Хотя теперь – некого отпускать: она вряд ли к нему вернётся, уйдёт с этим бандитом Отаром, бросит его сыновей и будет жить с убийцей…С неё станется. За двенадцать лет он так и не смог с ней справиться, она всегда его ненавидела.

Почему она его ненавидит, он же любит её, ни в чём не отказывает, кормит, одевает, воспитывает… Зато не артачится больше, глазами не сверкает, шёлковая стала. Работать запретил, учиться не позволил, зато танцевать научил профессионально и держит её в хорошей форме – даже после рождения трёх сыновей она тоненькая и гибкая как стебель цветка. Это его заслуга. А она хотела убить его детей. Мало он её воспитывал… Жалел. Отблагодарила. За что ему всё это? Как же такое выдержать?

И сердце Кобалии не выдержало – обожгло невыносимой болью, сыновья были для него всем, а она любила только этого ублюдка Алаша, потому что его отцом был Отар. В их первую брачную ночь Роберт Доментьевич наказал Маринэ за измену, как когда-то наказывал её за непослушание и двойки отец. Маринэ вытерпела наказание молча, только из глаз ручьями бежали слёзы. Взбешенный Кобалия остановился только когда Маринэ потеряла сознание...