Страница 43 из 57
Телефонный звонок
Ладони горели нестерпимо, но от холодной воды боль ослабевала и её можно было терпеть «без звукового сопровождения». Телефон не умолкал. Мать не снимала трубку, за что Маринэ была ей благодарна. «Пусть звонит, у неё есть полчаса, за полчаса боль должна хоть немного утихнуть…».
Через полчаса стояния у раковины руки занемели от холода, боль стала привычной и почти не чувствовалась. Маринэ вынула руки из-под воды – и боль вгрызлась в ладони с такой яростью, что она немедленно подставила ладони под ледяную струю и, облегчённо вздохнув, отказалась от мыслей о «побеге».
В ванной она простояла почти два часа. Ноги устали и одеревенели, но если сесть на низкую скамеечку, до струи не дотянешься, а в тазу (мать налила полный таз холодной воды и поставила на пол) держать руки было бесполезно – слёзы лились от боли, и только под струёй можно было терпеть, «почти не больно, чуть-чуть только». Маринэ терпела – стоя (стоически, сказал бы отец). Принести с кухни табуретку она не могла, а мать не догадалась, а просить Маринэ не хотела, никогда ничего у неё не просила, и сейчас не будет, постоит, ничего с ней не сделается.
Чтобы не думать о боли, надо думать о другом. Например, о том, что Отар её не дождётся и, прождав два часа, сдаст билеты в кассу (вот повезёт кому-то!) и уедет. Маринэ никогда не расскажет ему про утюг. А Отар решит, что она не хочет с ним идти… «Mamyte, prie telephone pagaliau, pasakyk jam! Nieko pasakyk jam. Pasakyk…kad as paimi rageli telefono»
(Литовск.: «Мама, подойди наконец к телефону, скажи ему! Ничего ему не говори. Скажи… что я не могу взять трубку»)
«Здравствуй, Отар… Мариночка? Дома. Нет, она не подойдёт… Не будет разговаривать. И в театр не пойдёт. Может, ты пригласишь другую девочку из вашей группы… У Марины есть телефоны, хочешь, посмотрю? Не хочешь? …Нет, мы не против, мы ей не запрещаем, она сама не хочет идти. Нет, трубку передать не могу. Она не хочет брать трубку… Она сейчас в ванной. Да… нет, ничего не случилось. О чём ты говоришь, какое беспокойство… До свидания»
Всё ещё больно
Через два часа Маринэ вышла из ванны в слезах и с горящими ладонями. – «Больно? Сейчас, mano mergina, сейчас…». Мать щедро сыпала на мокрые Маринины ладони питьевую соду (народное средство от ожогов), стараясь, чтобы её налипло побольше. Ладони покрылись белой пушистой корочкой и как по волшебству перестали гореть: сода творит чудеса – она снимает боль, и после неё не остаётся волдырей даже при сильных ожогах. (Читателю стоит принять это на вооружение, но падающие утюги ловить всё же не стоит, пусть летят куда им надо).
- Всё ещё больно? Не может быть, у тебя же все руки в соде, и два часа сидела в ванной («Стояла, мама, а ты мне даже табуретку не дала») Не может быть! Не должно уже гореть.
- Уже не горят… почти, – честно ответила Маринэ.
- Тогда о чём ты плачешь? Линолеум новый настелем, в подсобке кусок остался, сделаем заплатку, незаметно будет. Что ж теперь поделаешь. Переживём. И не плачь, всё у тебя заживёт, всё пройдёт. Отец Кобалии позвонит, в спортзале заниматься не будешь пока... а может, перчатки наденешь, и ничего? Или тебе билеты жалко? Не пропадут, Отар сходит с кем-нибудь.
- Он не пойдёт, – всхлипнула Маринэ. – Билеты в кассу сдаст. Ни с кем он не пойдёт, мы вместе хотели… на «Князя Игоря»... Я так радовалась, а теперь всё… Теперь ничего не будет.
- Марина! Перестань наконец плакать! Купим мы билеты эти… треклятые. Достанем. На тот же спектакль. В тот же театр. С Отари пойдёшь, обещаю. Только не плачь.
- Tiesa? Tai tiesa? – улыбнулась Маринэ сквозь слёзы. Ведь слёзы были именно об этом…
(Литовск.: «Правда? Это так?»)
Новая версия «Лебединого»
Мать сдержала слово и через месяц торжественно вручила дочери билеты в Большой. И хотя Маринэ с Отаром виделись каждую неделю (на сольфеджио и музлитературе), при встрече они едва узнали друг друга!
Если говорить точно, Маринэ узнала Отара сразу, хотя была удивлена – таким она его ещё не видела: в нарядном костюме с иголочки (том самом, с черно-бело-полосатой рубашкой, которая так шла к его чёрным блестящим волосам). Волосы отрастил, причёска стильная, просто глаз не отвести! Ни дать ни взять – Дон Микеле, Майкл Корлеоне из «Крестного отца». Но он же говорил, что рубашку сжёг, эту самую, от костюма. Тогда откуда же… Не могут же у него быть два одинаковых костюма? А у него их – два!
…Отар её не узнал. У фонтана неторопливо прогуливалась девушка, ростом выше Маринэ, шикарно одетая и с длинными распущенными волосами, подхваченными сверкающей заколкой (камни как настоящие, а может, они и есть настоящие!) Девочка – просто блеск, и ножки блеск, и юбка по самое некуда… Своей жене он бы такого не позволил. А она красивая… Как Маринэ. Даже ещё лучше. Только она ему не нужна, и никто не нужен, только Маринэ.
Ишь, поглядывает, улыбается… Возомнила о себе! Думает, раз красивая, то можно так себя вести. Зря она смотрит. С такими, которые об парней глаза себе мозолят, у Отара разговор короткий. И короткие отношения. Отар уставился на красавицу длинным тяжёлым взглядом, вложив в него ледяное презрение и равнодушие к «таким». И тут случилось невероятное – «возомнившая о себе» красавица… подошла к нему сама! Схватила за руки, посмотрела в глаза и сказала строгим голосом: «Отари, ты долго будешь на меня так смотреть? И зачем ты мне врал про рубашку и про утюг? Я поверила, расстроилась из-за тебя, а ты мне наврал. Зачем?»