Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 38 из 57

Восьмилетние Анзор и Анвар были хулиганами и кидались недозрелой хурмой, разгрызенной на куски. Зелёная незрелая мякоть нещадно связывала рот и сводила губы, на языке словно непрожёванная вата (хотя кто её жевал?), зато на Маринином платье оставались тёмно-рыжие йодистые следы, которые нельзя было отстирать. Бабушка Этери сердилась на одиннадцатилетнюю Маринэ – «Они маленькие, глупые, а ты уже большая. Видишь – на дереве сидят, обойди подальше. Горе ты моё, что ж теперь с платьем делать, ах, что делать, не знаю!»

Напрасно Маринэ оправдывалась и говорила, что не заметила обидчиков в густой листве (хитрые близнецы сидели тихо и ждали, когда Маринэ выйдет из дома, хурма росла у самого крыльца, и обойти её было, можно сказать, технически невыполнимо. Маринэ наливала в таз воды, снимала платье и стирала его три раза подряд… Но на нём всё равно оставались следы.

Карательные меры к близнецам не применялись (маленькие ещё, что с них взять), но если Этери замечала торчащую из зеленой раскидистой кроны смуглую маленькую руку или босую ногу в кожаной сандалии, то резко дёргала за неё и назидательно говорила сидящему под деревом Анвару (или Анзору, их не различить): «Больно? Вот и деревцу больно. Что ж ты плодам не даёшь созреть, не жалко тебе их? Деревце их так долго растит, соком поит, на солнышке греет, чтобы к новому году угощение в доме было. А ты что делаешь?! Вот матери скажу, забудешь дорогу в мой сад» (Угощение к новому году – вяленая хурма с грецкими орехами, традиционное новогоднее блюдо).

И всё продолжалось по-старому. Близнецы кидались хурмой, Маринэ не кидалась (Этери запретила) и даже не дразнилась, молча шла стирать платье… в двадцатый раз. Потом сидела под деревом в одних трусиках и терпеливо ждала, пока оно высохнет: другого платья не было, бабушка не давала, справедливо рассудив, что «так хоть одно испорчено, а так – все в пятнах будут»

 

Далекое лето. Продолжение

«А зачем тебе платье, близнецы голые бегают, шорты наденут – и ходят весь день, а тебе платье подавай…Оно в пятнах всё от хурмы, люди скажут, у Этери внучка неряха». Но Маринэ мотала головой и торопливо натягивала непросохшее платье, боясь что бабушка снимет его с веревки и больше не отдаст, с неё станется.

В двенадцать лет бегать по посёлку в шортах – выходило за пределы Марининого понятия о приличиях. На море, конечно, другое дело, на море можно не стесняться, купайся хоть голышом, никто тебе ничего не скажет. И во дворе, бабушка сказала, тоже можно. Маринэ и гимнастику делает налегке, предварительно вытащив из колодца ведро воды и поставив его на солнышко, а бабушка Этери шутит: «Зачем воду на солнце выставила, ты кипятком обливаться собираешься?».

Маринэ только улыбается: на солнце ведро слегка нагревается, и вода уже не кажется колодезно-ледяной, а кажется «нормальной». Маринэ уже привыкла, ей не холодно. И платье ей ни к чему: как водой обливаться в платье?)

В огороде она тоже работает в трусиках и широкополой соломенной шляпе, оставленной бабушке кем-то из жильцов (бабушка сдаёт на лето две комнаты с общей верандой, на две семьи, берёт с жильцов не так чтобы уж очень дорого, но деньги в доме должны быть…) Шляпа Маринэ нравится, она нарядная и очень ей идёт, как сказали Анвар и Анзор. А ещё она защищает от солнца лицо, и закрывает плечи, и приятно щекотит соломенными кончиками голую спину… Иначе бы Маринэ испеклась как баклажан: солнце палит нещадно. Бабушка Этери говорит, что тело должно дышать, в Москве девочке так ходить неприлично, а здесь – можно, солнышко жаркое, море тёплое… Леселидзе – рай на земле!

 

Послеполуденный отдых

После прополки огорода ноги не хотят идти и заплетаются, Маринэ усаживается на землю в тени огромной чинары и смотрит, как бабушка Этери варит из кукурузной муки мамалыгу.

 - Бэбо, сакиро гарцвэули дахмарэба?

- Чэми дамхмарэ мовида! Даигалэ?





 - Цотати.

- Даисвенэ, Маринэ...

(груз.:

«Бабушка, тебе помочь?»

«Помощница моя пришла! Ты не устала?»

«Немножко»

«Отдохни, Маринэ…»)

 

Этери снимает с себя завязанную узлом на поясе тонкую шаль и бережно укрывает девочку. Маринэ забирается под шаль с головой и, сладко вздохнув, мгновенно проваливается в мягкий, ласковый сон – на тёплой земле, прогретой горячим абхазским солнцем, в прохладной тени бабушкиной чинары. Чтобы через час вскочить, ёжась  от сквозящего в тени ветерка, и, завернувшись в бабушкину шаль, насладиться горячим солнечным теплом, как умеют наслаждаться только южане – принимая его как непременное условие существования.

Бабушка стягивает с внучки шаль: зачем она Маринэ на такой жаре, если замёрзла – на солнышке согреешься. Мамалыга уже сварена и остывает. Без неё – какой обед? Дома Маринэ обедает и ужинает без хлеба, дома вечная диета и вечный творог, зато у бабушки она объедается испеченным в тандыре вкуснейшим лавашем и сытными слоёными хачапури с лужицей масла в восхитительной сырной серёдке. Хачапури бабушка печёт сама и угощает всех – Маринэ, близнецов, тётю Маквалу и своих жильцов. И пресноватой мамалыгой, которую в посёлке варят все - она идёт вместо хлеба. Маринэ ест мамалыгу просто так, а суп съедает как привыкла – без хлеба.

 

 

Дела и заботы

Маринэ приносит с кухни широкий нож и старательно режет мамалыгу, раскладывая на деревянной столешнице аккуратные жёлтые ломти. Она у бабушки первая помощница, бабушка не успевает сказать, а Маринэ уже делает... Всё успевает – полить чесночные грядки, выполоть в огороде сорную траву, нарезать на ломти душистую мамалыгу, поиграть с Анваром и Анзором, когда они приходят извиняться и клянутся, что больше никогда не будут кидаться в неё хурмой (но потом всё равно кидаются).