Страница 27 из 57
Бал, которого не было
Но всё это случится потом, когда вернутся из Абхазии родители, а пока – долгожданная свобода кружит голову, а впереди выпускной бал, её первый бал, на котором Маринэ будет танцевать с Отари. Она многому его научила, Отар может изобразить такое, что ни у кого не получится!
Мясная и томатная диета не подвела, томатный сок иногда заменялся ацидофилином, а мясо – адыгейским сыром или Марининым любимым сулугуни. Десерт – ломоть ржаного хлеба и большая чашка кофе, сваренного по-турецки (очень крепкого, три ложки на чашку), со сливками и без сахара. Маринэ с аппетитом ела, прекрасно себя чувствовала и целыми днями занималась «в хвост и в гриву», навёрстывая упущенное. И умудрилась похудеть, хотя худеть было уже некуда. (Выручит белое платье, возьмёт на себя все нюансы-реверансы).
И наконец – выпускной бал, на который она явилась «как мимолётное виденье» в белом платье, расшитом сверху донизу длинными рюшами цвета потускневшего серебра. Никто из её одноклассниц не надел бы такое: рюши зрительно увеличивали объём, а «объёмов» им хватало и без того.
Маринэ фасон не смущал, а серебряные ручьи рюш, льющиеся по ткани, приводили в восторг. Платье имело глухой ворот и не имело спины. Спина была – самой Маринэ, с восхитительно длинными прямыми линиями лопаток и матовой чистой кожей без прыщей и прочих «возрастных» нюансов. Поднятые вверх волосы открывали затылок (если плечи максимально отвести назад, позвонки почти не выпирают). Тонкие руки, тонкая даже в белом платье талия…
Платье сидело идеально и при каждом шаге струилось серебряными ручейками рюш. Хорошо, что Маринэ не стала их отпарывать (она хотела, но рюшей было так много, что у неё опускались руки… ведь потом обратно пришивать придётся, иначе страшно подумать, что будет… Нет, лучше не думать!)
Рюши были оставлены – и теперь сияли и сверкали. Маринэ тоже сияла и ни с кем не хотела танцевать – ждала Отари, которого пригласила на свой первый бал и который обещал быть. – «После тренировки – железно, обещаю. Приду, даже если в рожу приложат» - и Маринэ звонко хохотала, представляя как он придёт «с приложенной рожей» и она пойдёт с ним танцевать. Всё равно пойдёт! Отар неплохо двигается, умеет, Маринэ сама его учила – во дворе музыкальной школы, за угольной кучей. Она показывала, Отар повторял. У него получалось здорово, движения он запоминал с первого раза (в танце главное – запоминать движения и правильно их выполнять).
Первый поцелуй и первый вальс – всё у них было на угольной куче, так уж сложилась жизнь. Маринэ вспоминала и ждала Отара, но так и не дождалась. В Маринину школу Отара не пустили. («Ты куда это разлетелся, парень? К подруге, говоришь? Пригласила, говоришь? Танцевать-то хоть умеешь? Умеешь, говоришь? Тогда – танцуй отсюда, тут дети, выпускной у них, а ты куда припёрся, тебе – на рынке кинзой торговать»).
Отар стиснул зубы, чтобы не сказать сгоряча что-нибудь, о чём потом будет жалеть, и ушёл. А что он мог сделать? Он один, их много, они старше и с повязками дежурных. Скажут – бандит, чечен, хотел школу поджечь… И не докажешь, что – не чечен, а лезгин (хотя – какая разница?), что пришёл танцевать с Маринэ, и больше ни с кем…
Не дождавшись Отара, Маринэ спустилась вниз. У входа топтались дежурные, краснели огоньки сигарет и слышалась площадная лексика – дежурные успели выпить.
-Тебе чего, девонька? Покурить вышла? – Ха-га-га-ааа! – рассмеялись своей шутке дежурные.
Маринэ помотала головой, отказываясь от сигареты (она приняла шутку всерьёз), и неожиданно для самой себя отправилась домой. Была уже ночь, на улице ни души, и Маринэ не шла – почти бежала, подгоняемая страхом, напрочь забыв о школьном праздничном ужине и поездке на катере по Москве-реке.
Она всё поняла. Отару вообще не позволили войти, а без него ей здесь нечего делать: ни подруг, ни друзей, никого (заслуга родителей, но что об этом говорить – важен результат, а результат налицо).
С бьющимся сердцем сунула руку в кармашек бального платья - ключи на месте, не потеряла! Отперла три замка и закрыв за собой дверь, без сил привалилась к ней, касаясь голой спиной гладкого железа, и ей стало ещё холоднее. Маринэ опустилась на корточки и долго сидела на полу, в пустой квартире, не зажигая света. И так и уснула – с мокрыми от слёз щеками, прижавшись к железной двери ледяной от холода спиной и обхватив руками голые коленки. Счастье кончилось.
На следующее утро она взялась за платье – пристрочила отрезанную спинку, старательно пришила оборки и притачала рукава, удивляясь собственному безразличию. К приезду родителей платье обрело прежний «средневековый» вид и заняло подобающее ему место в платяном шкафу. На вопрос, как прошёл её первый бал, Маринэ ответила: «Мне понравилось». Ей хватило сил улыбнуться и сделать невозмутимый вид. О том, как она провела свой первый бал, родители так и не узнали.
Годом раньше
Как назло, вспомнилась музыкальная школа, которую она окончила годом раньше. Экзамены. И выпускной вечер, на который ей не позволили пойти, потому что «не за что» («Нечего тебе там делать. Регина, посмотри на нашу дочь! Разоделась как на праздник, на выпускной собралась... За такие оценки ремень полагается, а не выпускной! Раздевайся, я сказал. Никуда не пойдёшь, даже не думай. Тройка по специальности, позор-то какой! Отблагодарила родителей за заботу, за ученье… Я ведь не посмотрю, что тебе шестнадцать лет, ты у меня дождёшься… Ты что, умерла?! Платье снимай немедленно!! Сейчас вспомнишь… сонату Торелли».