Курьер

Произошедшее было тем более удивительно, что Мирского никто не мог бы назвать конфликтным человеком, и уж тем паче никогда он не был замечен в склонности к заострению отношений с преподавателями. Ни разу не пытался оспорить отметки, даже если они казались несправедливыми не только ему. И вот…

Вся аудитория молчала, ожидая развития событий. Лектор, разумеется, опешил. Даже он понимал, что выгнать зарвавшегося студента из аудитории будет плохим выходом. Авторитет педагога (а он полагал, что таковой имеется) явно подвергался опасности. Снисходительно улыбнувшись, социолог ринулся в дискуссию.

Зря.

Более сокрушительного поражения сложно было себе представить. Девятнадцатилетний пацан сделал из него посмешище. Как именно Борису это удалось — я до конца не могу понять до сих пор. Говорил Борис мало — основную нагрузку в диалоге взял на себя социолог. И, складывалось такое впечатление, он сам своими тирадами раз за разом загонял себя в ловушку, а Борису оставалось только в нужный момент буквально несколькими словами затягивать петлю.

Лектор начал ощутимо потеть, недоговаривать до конца фразы и даже слегка заикаться. Наконец, он выдавил из себя что-то вроде: «Было бы любопытно указать вам на ваши ошибки, но, к сожаленью, у нас осталось слишком мало времени на усвоение темы лекции».

И это было хуже, чем выгнать Мирского из аудитории.

О да, социолог отомстил! Ведь скоро был экзамен. Борис… я думаю, при всем его внешнем спокойствии в духе «а ничего и не было», подготовился все-таки лучше, чем сделал бы это в нормальных условиях. Отвечать пошел самым первым и, насколько я могу судить, отвечал безукоризненно. Преподаватель слушал молча, не глядя на Бориса. Потом так же, ни слова не говоря, поставил «неуд» и пододвинул зачетку на край стола.

Единственный «неуд» по социологии на нашем факультете за Бог знает сколько лет.

Затем, когда Борис пришел на пересдачу, четверку получил сразу, отвечать ему даже не пришлось. Не знаю, быть может, преподаватель посчитал, что таким образом он доказал свое моральное превосходство…

Борис же ни разу на протяжении всей этой истории не позволил себе эмоции. Хотя это не было его привычным состоянием — не наделенный бурным темпераментом, он тем не менее каменным истуканом не был тоже.

Роберт, разумеется, не имел ничего общего с тем недоразумением в обличие педагога. Да и ситуация абсолютно иная. Но вот Борис вел себя схожим образом, и чтобы это понять, нужно было знать его так, как знаю я.

В его словах, в его голосе, на его лице не было яда. Но яд был — где-то глубже. В подтексте, в интонациях, в самом построении разговора. Борис решил для себя, что Роберт — тот самый охотившийся на меня маг. (Стоит ли его осуждать, если я сам давеча пришел к аналогичному выводу?) И начал… давить? Выводить на чистую воду?

Я был на Бориса зол. То есть, наверное, мне стоило бы растрогаться от такого доказательства нашей дружбы — если бы я в таком доказательстве нуждался. Но наш пуд соли мы с Мирским съели уже слишком давно, чтобы оставался хоть какой-то повод для сомнений.

А вот для злости повод был. За кого он меня принимает? За идиота? За сопляка? За безмозглого младенца, приведшего за ручку страшного дядю? Я тут, значит, ушами хлопаю, пока мой спаситель Борис Мирский доблестно, а может даже героически, разоблачает коварного злоумышленника…

— Вадим, извини! — просительным тоном сказал Борис. С обезоруживающей улыбкой.

Жену свою пусть обезоруживает!

— Нет, правда, извини. У тебя на лице написано все, что ты обо мне думаешь. Давайте будем считать, что ничего не было, и начнем разговор сначала. Роберт, перед вами я тоже извиняюсь.

— Тоже? — тихо и ехидно сказал я.

— В первую очередь, — быстро поправился Борис.

— Ничего страшного, — Роберт развел руками. — Насколько я понял, вы заподозрили меня…

— Да! — сокрушенно перебил его Борис. — Было дело. Виноват, мне стоило бы догадаться, что раз уж Вадим попросил вас о помощи, вы каким-то образом сумели засвидетельствовать свою непричастность…

— Мирский! — взвился я. — Ты опять?!

— Да ни в коем разе! — Борис посмотрел на меня взглядом ягненка, обвиненного в людоедстве. — Я просто прошу прощения. Каюсь. Рассыпаюсь в извинениях.

— Ты рассыплешься!..

— Ну, правда… — Борис заискивающе улыбнулся. — Если уж я извиняюсь, мне ведь нужно как-то мотивировать собственное постыдное поведение? Меня вот мама когда в детстве ругала, всегда допытывалась: почему ты так сделал?

— Мы не допытываемся! — громко и, как мне показалось, веско, сказал я.

— А у меня рефлекс, — осклабился Борис.

Теперь он балагурил. Шут гороховый. Ну два разных человека буквально за считанные минуты! Нет, даже три. Я чуть не забыл про того Бориса, который магу в рот смотрел.

Ничего необъяснимого или экстраординарного тут нет, конечно. Люди — они по природе своей существа сложные. Им в двух словах определение не дашь. Мы порой клеим ярлыки: один флегматик, другой холерик; этот рафинированный интеллигент, а тот — грубый мужлан… Это хуже чем неправда, это — не совсем правда. Подобными ярлыками мы вводим в заблуждение чаще всего самих себя. Чтобы потом восхититься или разочароваться, но в любом случае удивиться и почесать в затылке. Понять, что и у этого, такого простого и неинтересного человека, которого ты вроде как раскусил с первого взгляда, несколько лиц.

Нет, не масок! Я не о них, хотя каждый из нас в зависимости от ситуации примеряет на себя то или иное обличие. Это внешнее, напускное, ненатуральное. Все равно под маской рубахи-парня, сурового мачо или скучающего аристократа будет проглядывать ваше настоящее лицо. Одно из.