Курьер

— Не знаю, — протянул я. — Не сказал бы, что у магов проблемы с воображением.

Но сбить Томашова с наезженного пути было сложно.

— А я ни слова не сказал про воображение. Его наличие или отсутствие напрямую со шкалой Краузе не связаны. Вопрос в том, что у магов воображение… как бы образно выразиться… лежит в одной плоскости. Когда тебе рассказывали про шкалу, наверняка ведь приводили пример с умением вязать звенья цепи? Хрестоматийный пример, чего уж. Так вот, эти самые цепи и не дают магу подняться над плоской картиной мирозданья. А курьера ничего в этой плоскости не держит, вид сверху позволяет обозреть всю картину.

— Красиво говоришь, — усмехнулся я.

— А ты не согласен? Я, между прочим, не на пустом месте выводы строю. По шкале Краузе можно, пусть с известной погрешностью, индексировать и тех людей, которых уже нет с нами. Если известно достаточное количество фактов из их биографии и лично ими написанного текста. Я этим занимался. Можешь мне поверить, большинство открытий, про которое говорят, что они опередили время, сделано курьерами.

Я пожал плечами.

— Ну и здорово. Кто им и дальше будет мешать совершать свои открытия?

Томашов вздохнул.

— Разве ты не понимаешь, что наука теперь будет развиваться совсем по другим законам? Магия становится частью науки, а наука частью магии, отделить одно от другого не получится. Мир уже никогда не станет прежним. КОМКОН его перекраивает в соответствии с собственными интересами. Направлять развитие цивилизации отныне станут маги. А они… не умеют они этого делать, Вадим. Никогда этим не занимались.

— Кто знает, возможно, у них это получится лучше? — спросил я. — У нас нет оснований утверждать обратное.

— Маги… — Томашов процедил это слово сквозь зубы. — Маги — это серость. Да, не вздрагивай, каждый конкретный маг может быть умным и добрым человеком, но все маги вместе взятые — это воплощение серого цвета. Серые у власти… хорошо, пусть светло-серые, пусть лучшие из средних. Прогресс остановится, а это вовсе не так безобидно, как может показаться на первый взгляд. Цивилизация не стабилизируется, она умрет. Это своего рода тепловая смерть, только не в термодинамическом, а в социальном смысле. Яркие пятна будут растворены в общей серой массе, поглощены ей.

Он замолчал. Я тоже не спешил что-либо говорить. Так прошло порядочно времени, может, минута, может, больше.

— Ты поможешь мне? — нарушил молчание Томашов.

— Нет, — ответил я без малейших колебаний.

Снова пауза. Тяжелая, липкая.

— Почему? — глухо спросил Томашов, не глядя в мою сторону.

Теперь уже я вздохнул.

— У меня на этот вопрос столько ответов… но не думаю, что хоть один тебя устроит. Потому что я не Супермен. Не спаситель человечества. Не вижу себя в этой роли и даже не хочу увидеть. Потому что я не хочу совершать действия, последствий которых не могу себе представить. Да и ты тоже не можешь, Миша, как бы ты себя ни убеждал. Кто может поручиться, что именно тогда, почти четыре года назад, ты не предотвратил катастрофу? Потому что, в конце концов, ты не убедил меня в фатальных последствиях сложившегося положения дел. Нет, звучит все неплохо, но для меня этого недостаточно…

— А если воззвать к элементарному чувству справедливости? — без особой надежды в голосе сказал Томашов. — Разве магия не должна принадлежать тем, кто ради нее проходит Тоннель? Рискует собственной жизнью, если ты еще не выработал аллергию на красивые слова?

Я негромко засмеялся.

— Хорошее слово — справедливость. Знамя, а не слово. Вот только… Сколько раз под этим знаменем творились вещи, не имеющие к справедливости никакого отношения. Ни в коем случае не пытаюсь тебя обвинить в чем-то, просто от знаменосца порой мало что зависит. И потом, невозможно исправить все, что нам кажется несправедливым.

— Но разве не нужно к этому хотя бы стремиться?

Томашов, по-моему, с моим отказом уже смирился. Теперь просто хотел оставить за собой последнее слово. Сначала я хотел позволить ему эту малость, но потом понял, что сказал еще не все.

— Знаешь, а ведь месяц назад я, возможно, согласился бы тебе помочь. Я был очень молод месяц назад…