Страница 25 из 28
В первые дни он даже не задумывался о ребенке: парил в прохладном вечернем небе, разглядывал сверху села, похожие на шкатулки, в которые ссыпаны детские сокровища: и мелкий бисер людей, и крохотные коробочки домов, и лоскутки дорог, и яркое золотые бусинки церковных куполов... Ему нравилось управлять настоящими крыльями, и он, резвясь, как ребенок, и почувствовав какую-то новую, опьяняющую свободу, принимался за фигуры высшего пилотажа, которые строго-настрого запретил ему инструктор.
Больше всего Андрею нравились пике. Он несся к земле, к одному ее неподвижному клочку, окруженному пестрыми штрихами изменяющегося, движущегося, скрученного вихрем пространства, а потом раскрывал крылья. Он слышал спасительный хлопок за спиной, чувствовал, как отзываются болью плечи, а потом ветер начинал тихо гудеть, наполняя крылья своей мощью, и земля вальяжно удалялась прочь, словно барыня, раздумавшая идти в пляс.
Но в тот вечер он, кажется, заигрался. Выпадая из пространства, вылетая из времени, он пропустил точку невозвращения. Окруженная штрихами константа земли тянула его к себе так же неумолимо, как магнит тянет железную стружку. Ветер путался меж перьями крыла, не в силах удержать его, голову заполнил звон, словно тысяча троек, звеня тремя тысячами колокольчиков, ехала прямо по его хребту. Борясь с притяжением, ища поддержки ветра, Андрей напряг последние силы и вывернул крылья. Они раскрылись, хлопнули, потянули вверх так, что от боли помутился рассудок. Земля мелькнула вытянутой лентой, и небо снова окружило его.
Он парил какое-то время, не в силах даже вздохнуть полной грудью и унять бешено скачущий пульс.
Компьютер показывал, что при маневре были утрачены несколько маховых перьев. Пеленгатор отметил их расположение на земле: три лежали рядом, а четвертое – чуть поодаль. Андрей сделал несколько кругов, словно пробовал крылья на прочность, а затем стал снижаться. Три пера он подобрал сразу, а с четвертым пришлось повременить. Оно лежало на поле возле деревни, и начни он спускаться, люди заметили бы его. Пришлось ждать темноты, и вот, когда стемнело и на перышке зажегся сигнальный кант, Андрей увидел девушку. Она бежала по полю, неслась, как сумасшедшая: в никуда, изо всех сил – и длинная, ниже пояса, коса хлестала ее по бокам. Когда она нашла перо, Андрей почувствовал себя раздосадованным. Дело было не только в том, что каждая деталь орнитоптера стоила денег, но и в том, что приходилось думать, как объяснить инженерам потерю, а это больно било по самолюбию.
Впрочем, наблюдая за девушкой, Андрей получал удовольствие. Она была так испугана, так робка и забавна, что он стал улыбаться и даже не сразу осознал, что улыбается. Мысль о том, что вот эта симпатичная девушка, правда, совсем не похожая на Ларису, вполне может стать суррогатной матерью, пришла почти сразу.
Андрей активировал соро́к, все еще улыбаясь. Он спустился вниз и включил мобильник. Сороки работали исправно: картинка была четкой, хоть и зеленоватой из-за того, что включился прибор ночного видения. Звуки тоже шли без искажений, ясные и отчетливые.
Андрей наблюдал, стараясь быть бесстрастным и объективным: долг перед женой вынуждал его подойти к выбору женщины ответственно. А она, забавная, была уже дома, уже доставала из-за пазухи длинное перо и рассматривала его с тем выражением восторга и страха, с которым дети слушают жуткие сказки. Андрей даже подумал: "Бог с ним, с пером, пусть остается – на память. В подарок". Ему вдруг захотелось радовать и баловать ее. "Не как женщину, – убеждал себя Андрей, – как забавного ребенка".
Алена убрала под подушку бурую полоску пера и теперь медленно расшнуровывала сарафан, задумчиво глядя вдаль внутренним взором и шевеля губами так, словно придумывала стихи. Потом сарафан упал на пол, и Алена, перешагнув его, быстро сдернула через голову нижнюю сорочку. У Андрея захватило дух. Она была очень красива: маленькая, складная, белая, с темной длинной косой, которая при каждом движении извивалась, словно готовая к нападению змея. Оглянувшись на дверь и закрытое ставнями окно, словно желая убедиться, не видит ли кто, Алена подошла к зеркалу. Казалось, она знает цену своей красоте. Любуясь собой, она провела руками под грудью, огладила тонкую талию, плоский живот и привстала на цыпочки, словно стремилась разглядеть себя всю. Потом раздался в доме неясный грохот, словно кочерга, упав, задела пустой чугунок, и Алена, встрепенувшись, задула лампу, а потом Андрей увидел лишь, как мелькнуло во тьме белое пятно ночной рубашки, и услышал, как скрипнула кровать.
Решение было принято, и если бы жена спросила его: почему именно она, именно эта девушка, Андрей привел бы тысячи разумных доводов. Но в главной причине он боялся признаться даже самому себе.
Маленький шарик, сброшенный Андреем с небес, упал посреди деревенской улицы и тут же разлетелся на несколько сотен крохотных осколков, которые невозможно было увидеть не только в темноте, но и при ярком солнечном свете. Спустя несколько секунд после удара каждая такая пылинка вскочила на ножки и побежала искать жертву. Самой резвой блохе достался лобастый черный пес из Алениного двора, потомок того самого ньюфаундленда, который двести лет назад первым пришел к деду Сергею. Подпрыгнув, блоха зацепилась за его густую шерсть и добралась до кожи, вгрызлась, прошла ее насквозь, а потом нашла вену и растворилась в крови.
Пес проснулся, оттого что почувствовал мгновенный прилив энергии, ему стало и радостно, и немного тоскливо. Не понимая толком, чего он хочет, пес прошелся по двору, заглянул в пустую миску, полакал немного воды из бочки, подумал, не откопать ли припрятанную кость – и не стал этого делать, потому что хотелось чего-то иного, более важного. Потом вдруг смутный запах коснулся его чуткого носа, и тяжелый, поленом, хвост мотнулся вправо и влево, сначала нерешительно, словно раздумывал, а потом замолотил по воздуху, со свистом рассекая его. К забору подходил человек, самый главный человек в мире. Псу казалось, что все, что есть в жизни хорошего: еда, питье, навес от дождя и мимолетная Аленкина ласка – все идет от этого человека, на все он дает разрешение, и без него ничто не возможно.