Страница 22 из 28
– А-ааани та-ааакие прикольные! Ты не пре-ееедставляешь! – гнусаво и капризно тянула Татьяна, рассматривая ярко-красные, только что накрашенные ногти.
– А что? – устало прикрыв глаза, Лариса откинулась на спинку кресла и даже запрокинула голову. Ей было хорошо: она сделала массаж и наслаждалась тем, как тихонько и осторожно педикюрша приводит в порядок ее ноги. Вот только Татьяна, сидящая в соседнем кресле, трещала без умолку, да грызла изнутри тяжелая, едкая зависть. Татьяна была беременна уже полтора дня, и то и дело демонстрировала мобильник, на экране которого компьютер, сверяясь с данными медицинских датчиков, моделировал фазу развития плода.
– Я, блин, охренела! Я уржалась вся!
– Так что? – Лариса начала терять терпение. Она бы ушла в другой кабинет или попросила включить музыку, но ей хотелось знать.
Татьяна стала говорить об отце ребенка, перемежая рассказ глупыми словечками и паузами, то и дело закатывая глаза.
– Блиин же, по закону нельзя им открываться, да? Я решила, что буду русалкой. Ну, подкупила себе соро́к – пять штук. Целое состояние отдала, но так, блииин, надежней. Выбрала себе... Ничего такой – прикольненький, молоденький. Здоровый, главное. И красавец. Ой, Лариск, не представляешь какой красавец! И вот стал он на реку за рыбой ходить рано поутру. Я подгадала, разделась, села на камень, сижу, жду его. Прикинь, Лариск, на мне ничего, только веточка березовая в руках...
– Не холодно было? – Лариса спросила, посмеиваясь, но Таня иронии не заметила.
– Неет, – протянула она. – Меня от другого трясло. Понимаешь, да?
– Понимаю...
– И вот он вышел, увидел меня и замер, стоит – дурак дураком! Рот открыт, удочка в руках да ведро. А я, блиин, такую подтяжку себе сделала: у меня тело прям волшебное. И татушку блестками голографическую – под кожу. Вроде как зеленая чешуя проступает. И грудь – мама дорогая! – ты бы видела, какую Василий Федорович мне сделал грудь! Как у девочки у молоденькой. И вот стоит мой красавец, на все это богатство пялится...
– А ты?
– А я прикалываюсь. Ну и говорю: "Здравствуй, чего замер? Русалку, что ль, не видел никогда?" А он: "Нет, говорит, не видел" – "Ну так посмотри. А хочешь – и поближе подходи. Мне своей красоты стеснятся нечего". Он и подошел такой, смотрит. А потом и руки потянул, да все норовит за грудь схватить, да за зад, за чешую. Дрожит весь. Ну а потом и заявляет: "Так ты ж, мол, утопленица!" – "Да кто тебе сказал?! – это я типа обиделась. – Я речного царя дочь, берегиня!" – ну в точности так говорю, как инструктор учил. Я тебе говорила – я всегда хорошо запоминаю. У меня даже в школе пятерка была по стихам. Ну, когда наизусть...
– А он?
– Сомневался – прикольный такой... А потом лапищей своей за зад-таки меня хватанул, почувствовал, что теплый... Ну и... – Татьяна хрипло расхохоталась, а потом досадливо сморщила нос, демонстрируя, что педикюрша недостаточно бережно относится к ее ногам. Та сжалась, опустила глаза, скрывая мелькнувшую в них ненависть, и принялась с нарочитой осторожностью втирать в ступню крем.
За окном, прозрачным лишь с одной стороны, с легким шорохом проносились машины. Блестело летнее солнце, пробивая в окнах огненные дыры, пешеходы шли, стараясь держаться в тени, двери кафе на противоположной стороне улицы были призывно открыты.
Монитор у Татьяны пронзительно пискнул, и она, бесконечно довольная собой, показала Ларисе, что зигота начала дробиться.
– Так что, – Лариса нахмурилась и отвела взгляд от дразнящих бластомеров, похожих да две слипшиеся ягоды, – с первого раза – и тут же ребенок?
– Не-еет. Пять раз...
– И как тебе?
– Да кайфово. Меня мать уговаривала на ЭКО, но я решила а ля натюрель. И оказалось возбуждающе, прикинь? Типа как, блин, на маскараде. Чувствуешь себя такой красивой и неземной. Конечно, мужик деревенский, но, знаешь, есть в этом что-то восхитиииительно-дикое. Эти ручищи, запах этот острый, звериный прям такой, восторг в глазах...
– А муж?
– А что – муж? Мужу ребенок нужен? Нужен. Сам он может его сделать? Не может. ЭКО дает стопроцентный результат? Не дает. Ну и все. Какие могут быть ко мне претензии?
Ларису покоробило от неприкрытого цинизма, но она смолчала, подбирая слова, чтобы задать следующий вопрос:
– И что, все вот так гладко?
– Не-аааа. Представляешь, валяемся мы с ним на сеновале – в последний раз, только я еще не знала, что все получилось. Он, вроде, заснул. Я по-тихому экспресс-тест запустила, жду результатов, а он вдруг вскакивает, глаза шальные: то ли приснилось ему чего, то ли наговорил кто-то, а ему вспомнилось – черт его знает! Только он вдруг хватает вилы – и на меня. А я, блин, голая, диагност за спиной прячу...
– Боже мой! И как же ты?
– Лар, ну такая же штука есть – уписаешься! Автоморок. За ухом крепится – крохотуля, пленочка в сантиметр! Он ко мне, вилы в руках ходуном ходят, лицо бледное, страшное такое прям... Крестится. И тут я автоморок нажала – думала, помрет от страху! Представляешь, была я, беленькая такая, хорошенькая вся, а тут вдруг – бабка. Космы патлатые, нос на нижней губе лежмя лежит, титьки до пупа, все в шерсти, заросшие, зубы изо рта торчат – кривые-острые, горб, когти на руках. Как он бежал! Нет, надо было видеть, как он бежал.
Татьяна зашлась еще в одном приступе смеха, а педикюрши, переглянувшись, захихикали чуть ли не в голос, но быстро взяли себя в руки.
– Так выходит, это опасно? – задумчиво проговорила Лариса.