Страница 12 из 15
Интересна мотивация поведения шмеля в отношении Бабарихи: «Но жалеет он очей Старой бабушки своей». Что означает здесь этот термин – «бабушка» – применительно к империи Габсбургов? Насколько он оправдан? Оказывается, оправдан – если понимать его исторически. Надо только вспомнить следующее. Во-первых, в территориальном и этническом отношениях Австрия представляла собой преимущественно славянское образование. Во-вторых, и в историческом плане она тоже являлась не более чем захваченной немцами славянской территорией («Совершенно особая черта немецкого развития состоит <…> в том, что две составные части империи, в конце концов разделившие между собой всю Германию, обе не являются чисто немецкими, а были колониями на завоеванной славянской земле: Австрия – баварской, Бранденбург – саксонской колонией; и власть в самой Германии они добыли только потому, что опирались на свои иноземные, не немецкие владения…»58). В-третьих, даже в разгар своей уже вполне самостоятельной средневековой истории Австрия являлась не чем иным, как мелкой «разменной монетой» в территориальных спорах между чешским и немецкими королевствами – в их борьбе за императорскую корону (в связи с этой борьбой Н. Я. Данилевский даже называет Австрию, как и Пруссию, «отпрысками Чешского королевства»59). Чешская же государственность, необычайно сильная в то время (особенно в XIII в. и во многом предвосхитившая позднейшую централизаторскую функцию Австрии, считается на сегодняшний день древнейшей из всех славянских, так как славянское княжество Само, возникшее в первой половине VII в. на территории будущей Австрийской марки, было непосредственным предшественником Великоморавского государства (IX в.), на развалинах которого в X в. появилось чешское. Вот эта-то славянская предыстория Австрийской империи и позволяла ей во времена Пушкина считаться в некотором роде «бабушкой» всех позднейших славянских государственных образований, включая русское.
Раз уж я обратился к древнейшей истории, то объясню попутно причину относительно позднего, по сравнению с Ткачихой, Поварихой и Царицей-Матерью, появления в сказке Бабарихи. Здесь нужно иметь в виду следующее: ни территориально, ни этнически, ни династически Священная Римская империя Габсбургов не имеет ничего общего (кроме имени) со Священной Римской империей Каролингов. Последняя, созданная франкскими королями в границах прежней западной Римской империи, достигла наивысшего могущества при Карле Великом (768–814), объявившем себя в 800 г. императором. После его смерти она в 835 г. распалась, дав начало современным европейским государствам – Франции, Германии и Италии. Примерно к этому же времени принято относить возникновение государства Англии (объединенной в 827 г. под властью её первого короля Эгберта) и Руси (летописное начало которой принято отсчитывать от прихода в Ладогу в 862 г. Рюрика). Италия с самого начала не сумела заявить о себе как о самостоятельной политической силе; раздираемая соседями (французами, германцами, арабами, византийцами), она вплоть до 1870 г., то есть до объединительной войны под руководством Дж. Гарибальди, оставалась раздробленной и слабой. Германия же раннего средневековья, истощив себя в кратковременной, но бурной эпохе крестовых походов, а также в борьбе с папами, затем на целые столетия погружается в политическое прозябание из-за внутренних междоусобиц. Да и самосознание её населения долго ещё не могло достичь уровня «национального общенемецкого»; на протяжении столетий оно продолжало оставаться «разноплеменным германоязычным». Потому-то Пушкин и не счёл нужным включать эти страны на равных в круг «матери Гвидона и его тёток», то есть в круг основных претенденток на звание «царицы» в завязке сюжета. (Впрочем, германское начало достаточно сильно заявило о себе уже в лице Англии и Франции, поскольку первая возникла как результат завоевания германцами кельтов, а вторая – кельто-романцев.) Иллюзия же тысячелетней непрерывности и целостности германской государственности создаётся тем, что в 962 г. Германия вновь присваивает себе титул «Священной Римской империи», позже изменённый в претенциозно-фиктивный титул «Священной Римской империи германской нации». Фиктивность титула выражалась в том, что императорское звание было, как правило, чисто формальным, а сама «империя» вплоть до конца XV в. представляла собой арену борьбы польских, чешских, немецких, венгерских и других королей за тот или иной её «кусок». Да и причина реанимации в 962 г. титула «Священной Римской империи» была по своей сути внегерманской: она заключалась в претензиях римской курии на вселенскую власть (потому-то и выборные «императоры» до самой середины XIV в. короновались исключительно в Риме).
Лишь в XV в. наблюдается более или менее устойчивая концентрация общегерманской власти вокруг маленького Австрийского эрцгерцогства. Начиная с 1438 г. его «хозяева» – династия Габсбургов – почти непрерывно владеют императорской короной. Принято считать, что именно этой династией и заложено основание позднейшему могуществу Австрии.
Глава 10
Царевна Лебедь
Как видим, применительно к Бабарихе в сказке нет ни одного случайного образа или мотива. Даже такая, вполне объяснимая, казалось бы, из внутренней логики самой сказки деталь, как выражение «четырьмя все три глядят» (об одноглазых Ткачихе с Поварихой и двуглазой Бабарихе), и та, оказывается, находит свою смысловую параллель в особенностях европейской международной политики первой четверти XVIII в. Означает эта деталь следующее: после окончания войны за испанское наследство Петр I имел в Европе дело уже не просто с отдельными державами, а с их коалицией, которая состояла из Англии, Франции, Австрии и Голландии и называлась поэтому «Четверным союзом». Но членство Голландии в «четверке» было чисто формальным, – она в интересах своей торговли занимала нейтральную позицию, поддерживая через русских дипломатов самые дружественные отношения с Россией60. Потому-то у Пушкина и сказано: «Четырьмя все три глядят», то есть «формально трое выглядят как четверо».
Решающий же тест на тождество Бабарихи и Австрии – это, конечно же, утверждение Бабарихи, что настоящим чудом следует считать не какой-то там новый город на никому не ведомом острове, а только лишь живущую где-то за морем царевну неслыханной красоты. Но чтобы понять скрытый смысл этого утверждения, нужно знать, в чём заключалась основная «головная боль» Австрии как государственно-управленческой системы. А заключалась она в том, что собственно-австрийская часть империи Габсбургов была не органически возникшей и естественно развивающейся формой государственного самовыражения немецкого народа, а рыхлым эклектическим соединением германских, славянских, венгерских и других земель разного политического статуса и веса. Самое же главное противоречие заключалось не просто в разнородном национальном составе населения страны, но в чисто искусственной, противоестественной организации отношений между её господствующим немецким меньшинством и бесправным многонациональным большинством. То есть австрийское правительство в принципе лишено было способности выражать интересы и чаяния своих подданных, как и способности сплачивать их перед лицом какой-либо общегосударственной задачи, потому что главная, каждодневно насущная его проблема состояла в необходимости осуществления узконемецких целей не немецкими, а чужими, преимущественно славянскими, руками. Это хорошо видно уже у Н. Я. Данилевского: «Смысл австрийского конгломерата народов, идея Австрийского государства, как выражается чешский историк Палацкий, заключалась в обороне расслабленной и раздробленной Германии против напора французов и турок, – обороне, в которой главное участие пало на долю славян. Идея эта была вызвана внешними случайными обстоятельствами, с прекращением которых, очевидно, упразднилась и сама эта идея, то есть необходимость и смысл существования Австрийского государства, которое, исполнив своё временное назначение, обращается точно в такой же исторический хлам, как и сама Турция, после того как не предстоит более в ней надобности для охранения православия и славянства посторонними силами. Вольная и невольная, сознательная и бессознательная польза, приносимая как Турцией, так и Австрией, прекратилась: остался один гнёт, одно препятствие к развитию народов, которым пришла пора освободиться от тяжёлой опеки»61.